Фасолевый лес

Лу Энн вновь принялась всхлипывать.

– Да кто захочет меня нанять? Я же ничего не умею.

– Необязательно что-то уметь, чтобы найти работу, – ответила я. – Я же не умела жарить картошку-фри, а меня все-таки взяли в «Бургер-Дерби».

Лу Энн еще раз высморкалась.

– Так как это ей удалось родиться уже беременной? – спросила женщина в зеленых лодочках женщину с газетой.

Та ответила:

– Они были близнецы, мальчик и девочка. И у них был внутриутробный секс. Врачи говорят, вероятность такого случая – один на миллион.

– Да уж, – устало проговорила та, что в зеленых туфлях. Она наклонилась и принялась копаться в большом бумажном пакете с ярким рисунком из восточных огурцов и прочными зелеными ручками. Мы все трое ждали, что она скажет что-нибудь еще или вытащит из пакета какой-то удивительный ответ. Но ничего такого не произошло.

Лу Энн, понизив голос, сказала:

– Знаешь, хуже всего то, что он даже не попросил меня с ним поехать.

– Да как бы ты с ним поехала? А Дуайна Рея куда девать?

– Да я и не хочу. Но он бы мог просто предложить! А он просто сказал: если я захочу приехать, он меня останавливать не станет. Но ни слова про то, хочет он меня там видеть или нет.

– Прости, но до меня не доходит, о чем ты.

– Знаешь, с Анхелем это всегда была главная проблема. Я никогда не чувствовала, что он готов за меня побороться. И вообще, давно бы его бросила сама, но я до смерти боялась, что он просто скажет: «Пока, детка! Осторожней на пороге, чтобы дверь тебя не хлопнула по заднице!»

– Слушай, может, дело не в том, что ты ему не нужна. Просто он понимает, что тебе с четырехмесячным младенцем не место в этих Монтана-Колорадо-цирках, а? Представляешь, если Дуайн Рей вырастет одним из тех татуированных карликов, которые исполняют сальто между номерами, а в антракте попкорн продают?

– Так это же не цирк, а родео! – Лу Энн еще раз трубно высморкалась в носовой платок и неожиданно для самой себя рассмеялась.

На краю пруда стоял автомат с арахисом – вероятно, чтобы кормить уток. Но утки были настолько перекормлены, что даже там, где арахис был густо разбросан у самой воды, они просто ковыляли мимо, глядя вперед тупыми усталыми глазами.

Черепашка выкопала из земли одну семечку и принесла мне.

– Фасой! – сказала она.

– Арахис, – ответила я.

– Фаахис! – заявила она и принялась выискивать в земле другие, собирая их в кучку. Дуайн Рей, похоже, решил крепко проспать в коляске весь свой первый поход в зоопарк.

Я же никак не могла перестать думать про рентгеновские снимки и те скрытые шрамы, которые всегда будет нести в себе тело Черепашки. Мне хотелось поговорить об этом с Лу Энн, но пока было не время.

– А почему ты принимаешь его сторону? – спросила Лу Энн.

– Я не принимаю его сторону. Чью сторону?

– Еще как принимаешь. Или, по крайней мере, ты не поддерживаешь меня. Когда я на него жалуюсь, ты не соглашаешься со мной, что он – мусорное ведро. Ты просто слушаешь и ничего не говоришь!

Я подняла из-под ног зеленую крышечку от бутылки и швырнула в пруд. Утки даже головы не повернули.

– Лу Энн! – ответила я. – В школе я так потеряла уйму друзей. Сегодня ты думаешь, что он – мусорное ведро, а завтра захочешь, чтобы он вернулся. И тебе трудно будет смотреть мне в глаза и говорить, что ты все еще влюблена в парня, над чьим анатомическим строением мы с тобой уже два месяца издеваемся.

– У нас с Анхелем все кончено. Я это знаю.

– Все равно. Я не хочу, чтобы ты выбирала между ним и мною.

Лу Энн принялась рыться в сумочке в поисках свежего носового платка.

– Я просто не могу смириться с тем, что он просто взял и ушел, – сказала она.

– Когда? Сейчас или в прошлом октябре? – Меня это начинало раздражать. – Он бросил тебя полгода назад. Ты что думаешь: он просто вышел глотнуть свежего воздуха? Уже апрель на дворе, Господи ты Боже мой.

– Ты видела? – спросила вдруг Лу Энн, показав на Черепашку. Та вскинула голову резко, будто дернули за веревочку, и уставилась на меня, словно ей явился Господь во плоти.

– Что случилось, Черепашка? – спросила я, но она просто со страхом смотрела в мою сторону от своей кучки арахиса.

– У нее так уже было, – сказала Лу Энн. – Помнишь, когда мы говорили про счет за телефон? Ты думала, что нас пытаются надуть.

– Хочешь сказать, она понимает, когда мы сердимся? Так я это и так знала.

– Нет, я про то, что счет был за апрель. Она поднимает голову, когда ты произносишь слово «апрель». Особенно сердитым тоном.

Черепашка и правда оглянулась на нас.

– Ты что, не въезжаешь? – спросила та.

Я не въезжала.

– Это ее имя! – Апрель! Эйприл! – Лу Энн уже едва не подпрыгивала на скамейке. – Эйприл! Эйприл, погляди-ка сюда, Эйприл. Тебя так зовут, правда? Эйприл!

Даже если это действительно было ее имя, Черепашке оно успело порядком поднадоесть. Она отвернулась и принялась ладошками утрамбовывать склоны своей арахисовой горы.

– Надо сделать по-научному, – сказала я. – Произнеси несколько разных слов и вставь его между ними. Посмотрим, как она будет реагировать.

– Ладно, только давай ты. Я что-то не могу ничего придумать.

– Ревень, – начала я. – Огурец. Поросенок. Будвайзер. Эйприл.

И Черепашка, услышав последнее слово, подняла глаза.

– Май! Июнь! Июль! – почти заорала Лу Энн. – Август! Апрель!

– Господи, Лу Энн, ребенок не глухой.

– Апрель! – провозгласила Лу Энн. – Ее настоящее имя – Эйприл.

– А может быть, и другое, но похожее, – предположила я. – Может быть, Мэйбл?

Лу Энн поморщилась.

– Ладно, Эйприл – неплохое имя. Но она ведь уже привыкла к Черепашке. Мне кажется, надо продолжать так ее звать.

Толстый селезень с блестящей изумрудной головой решил, что игнорировать горку арахиса, которую соорудила Черепашка, больше невозможно. Он вышел на берег и, вытянув шею, медленно двинулся к цели.

– Ууууууу! – закричала на него Черепашка, размахивая руками так энергично, что селезень развернулся и заковылял назад, к воде.

– Черепашка – хорошая кличка, – сказала Лу Энн. – Но нужно подумать о будущем. Однажды она же пойдет в школу. А когда ей стукнет восемьдесят? Ты можешь представить себе восьмидесятилетнюю женщину, которую зовут Черепашка?