Фасолевый лес

– Восьмидесятилетнюю женщину-индианку – могу. Она ведь индианка, – напомнила я.

– И все-таки… – проговорила Лу Энн.

– Тогда, может быть, Эйприл-Черепашка?

– Нет! Слишком похоже на персонажа из мультфильма.

– На том и остановимся, – кивнула я. И мы остановились.

Некоторое время мы сидели, слушая звуки зоопарка. Деревьев здесь было гораздо больше, чем в остальных частях Тусона. Я успела забыть, как иначе воспринимается мир, в котором есть деревья, и на них поют птицы – жизнь не заканчивается на уровне глаз. Карканью ворон и свисту дроздов аккомпанировал рев больших кошек, вопли обезьян, крики детей.

– Чесслово, от этого журчания мне по-маленькому захотелось, – сказала Лу Энн.

– Там туалеты на входе, откуда мы шли.

Лу Энн извлекла из сумки зеркальце и посмотрелась в него.

– Смерть мне не страшна, – сказала она. – Побоится подойти.

И отправилась на поиски туалета.

Тем временем гигантская черепаха догнала свою партнершу и принялась карабкаться на нее сзади. Голова самца вытянулась на длинной морщинистой шее вперед и вверх и выглядела, честно признаться, как голова лысого беззубого старика. Шишковатые панцири терлись друг о друга с глухим звуком. К моменту, когда вернулась Лу Энн, верхний экземпляр принялся издавать громкое кряхтение, которое разносилось аж до сетки с попугаями.

– Что тут происходит? Этот шум от самых туалетов слышно, – объявила Лу Энн. – Ха, мне всегда было интересно, не мешают ли им в этом деле панцири. Они еще неудобнее, чем пояса для чулок, которые мы носили в старших классах. Помнишь такие?

Парочка подростков, держась за руки, подскочила к вольеру с исследовательскими целями и, прыснув, быстро удалилась. Женщина с младенцем на руках отвернула его головку в сторону и посеменила дальше. Мы с Лу Энн принялись хохотать так, что по щекам потекли слезы. Дама из теннисного клуба свирепо посмотрела на нас, перестала читать, притушила сигарету и удалилась, хрустя кроссовками по гравию.

9. Исмена

Эсперанса попыталась покончить с собой. Эстеван пришел к нам через заднее крыльцо и сообщил, что она опустошила целую бутылочку детского аспирина.

Я не поняла, зачем он пришел к нам.

– А почему вы не с ней? – спросила я.

Эстеван сказал, что с его женой сейчас Мэтти. Это она нашла Эсперансу и сразу же отвезла ее в клинику на юге Тусона, где, как она знала, у пациентов не спрашивают документы. Я как-то и не думала, насколько это важно. А, оказывается, если нет бумаг, то самые простые проблемы превращаются в нерешаемые. Мэтти рассказывала мне о сборщике лимонов в Фениксе, который потерял в уборочной машине большой палец и умер от кровопотери – только потому, что его не приняли в ближайшей больнице.

– С ней все будет хорошо? – спросила я Эстевана.

Откуда ему было знать? Но он ответил утвердительно: да, все будет хорошо.

– Наверное, им придется прочистить ей желудок, – сказал он. Создавалось впечатление, что вся ситуация хорошо ему знакома, в том числе и ее исход. Вероятнее всего, это была не первая попытка Эсперансы уйти из жизни.

Солнце село, и на небо вышла луна. У заднего крыльца нашего дома росло фиговое дерево – упрямое растение, которое никак не хотело выпускать листья. Тени от ветвей, напоминавших жилистые руки, легли на лицо и грудь Эстевана. Видно было, что нечто, сидящее у него внутри, готово вывернуть его наизнанку.

Он прошел вслед за мной на кухню, где я резала морковку и сыр, готовя на завтра обед для Черепашки.

Стараясь, чтобы руки не дрожали, я с усилием вонзала нож в оранжевую плоть моркови, придерживая разделочную доску.

– Даже не знаю, что и сказать, – проговорила я. – Любые слова кажутся глупыми, когда речь идет о жизни и смерти.

Эстеван кивнул.

– Вы что-нибудь ели? Может, вас покормить?

Я открыла дверцу холодильника, но он отрицательно покачал головой.

– Тогда, может, пива? – предложила я и, достав две банки, одну открыла и поставила перед ним.

Я уже в детстве поняла: любые проблемы кончаются тем, что женщины на кухне готовят для мужчин еду.

– У меня выбор невелик, – сказала я. – Либо я начну заталкивать в вас еду, либо буду болтать, пока не отвалится язык. Когда я нервничаю, то всегда полагаюсь на надежные женские традиции.

– Все окей, – сказал Эстеван. – Есть я не хочу. Говорите.

Я никогда раньше не слышала от него слова «окей». Работа в ресторане начинала портить идеальный английский Эстевана.

Его слова я приняла за предложение поговорить о чем-то не слишком важном, и тему выбрала соответствующую.

– Лу Энн повезла Дуайна Рея на выходные к свекрови. У них это что-то вроде регулярного семейного сборища, – сказала я, сделав слишком большой глоток пива. – Они все еще считают ее членом своей семьи. Хотя, конечно, Лу Энн никогда не ездит туда, если к матери приезжает Анхель, поэтому они договариваются заранее. Сейчас, конечно, проще, потому что Анхель уехал. Глупо все это, правда? Они католики, и не признают развода.

Я почувствовала, как заливаюсь краской.

– Вы ведь тоже католик, верно?

Но Эстеван нисколько не выглядел обиженным.

– В некотором роде, – ответил он. – Я католик по рождению.

– А вы подозревали, что она на это пойдет?

– Нет. Не знаю.

– Вы все равно бы ничего не смогли сделать. Правда.

Я загрузила морковку в пластиковый пакет и отправила в холодильник.

– В моей школе был парень, – сказала я. – Звали его, по-моему, Скотти Ричи. Его считали гением, потому что он был тихий, носил толстые очки и понимал тригонометрию. Он убил себя в день, когда ему исполнилось шестнадцать, как раз тогда, когда все думали: вот, теперь Скотти научится водить машину и будет ездить на свидания к девочкам, и что прыщи у него уже скоро сойдут, и все такое.

И тут: бах! Его находят в сарае с электрическими проводами на шее. В газете написали, что это был несчастный случай, но никто в это не верил. Он, наверное, пять сотен проектов по электричеству сделал для «Четыре-Эйч».

– «Четыре-Эйч»?

– Ну, это такой клуб по интересам. Они там выращивают овец, что-нибудь шьют, шахтерские лампы делают из кеглей для боулинга. Я туда не ходила – это было платное удовольствие.

– Понятно.

– Может, в гостиной посидим? – предложила я.

Перейдя вместе с ним в другую комнату, я согнала кота с дивана. Когда Эстеван сел рядом со мной, мое сердце принялось стучать так сильно, что я испугалась – не будет ли у меня сердечного приступа. Чего Эстевану не хватало – так это еще одной женщины при смерти.

– Так вот никто не понял, что случилось со Скотти, – сказала я. – Но, как я думаю, все так вышло оттого, что у него никого не было. В нашей школе было несколько групп, с которыми ты мог общаться – в зависимости от твоего положения. Там были ребята из города, у которых отцы владели, допустим, магазинами. Их брали в футбольную команду и в чирлидеры. Были хулиганы, чаще всего мотоциклисты, которые на Хэллоуин рубили деревья. И были мы, то есть дети небогатых родителей, дети фермеров. Нас звали грязнулями или тупыми орехоколами. Главное правило было: никаких контактов между группами. Понимаете, что я говорю?