Фасолевый лес

Да, слезы вновь потекли у меня по щекам, и я попросила маму секунду подождать – мне нужно было отложить трубку и высморкаться. Единственное, о чем не позаботилась Лу Энн, когда меня собирала, так это о том, чтобы упаковать лишнюю дюжину носовых платков.

Когда я вновь взяла трубку, оператор попросил бросить в аппарат еще монет, что я и сделала. Мы с мамой несколько мгновений помолчали, вслушиваясь в помехи, после чего я наконец сказала:

– Я только что потеряла человека, которого любила. Попрощалась с ним, и никогда его больше не увижу.

– На тебя это не похоже, – отозвалась мама. – Никогда не видала, чтоб ты отказывалась от того, чего хочешь.

– На этот раз все по-другому. Он просто не мог быть моим.

Мы опять помолчали, слушая шипение помех, похожее на музыку с Марса.

– Мама, я чувствую себя так, словно… словно я умерла.

– Понимаю. Так, словно никогда уже не встретишь такого, ради которого стоит даже голову повернуть. Но ты встретишь. Вот погоди, сама убедишься.

– Нет, мама. Все гораздо хуже. Встречу я или не встречу – мне уже все равно. Я ничего не хочу, и ничего не жду.

– Ну что ж, Тэйлор, солнышко, так даже лучше. Нельзя жить ожиданиями. Зато и время тратить не надо. Все придет само. Будешь заниматься своими делами и не заметишь, как на тебя накатит.

– Сомневаюсь. Мне кажется, я уже слишком старая.

– Ну, насмешила! Старая! Господи, дочка, да ты посмотри на меня. Мне бы о душе подумать, гроб заказать, а я замуж выскочила, как подросток. Хорошо, что тебя здесь нет, тебе пришлось бы всем говорить: «Не обращайте внимания на эту дурную старуху, просто моей матушке в преклонном возрасте вожжа под хвост попала».

– Ни в каком ты не в преклонном возрасте, – рассмеялась я.

– Ну, все равно, впереди-то уж меньше, чем позади.

– Мама! Не говори так.

– Не беспокойся обо мне, даже если я завтра и откину коньки, мне уже все равно. Я славно пожила.

– Это хорошо, мама. Я рада. Очень рада.

– Да, я завязала с уборкой в чужих домах. Иногда беру кое-что в стирку, чтоб уж совсем не расхолаживаться, но теперь времени у меня будет побольше, и я думаю пойти в женский садоводческий клуб. Если уж возиться в грязи, так в своей собственной. Они собираются по четвергам.

Я с трудом верила услышанному. Чтобы мама бросила работать?

– Знаешь, что самое интересное? – спросила я. – Я просто не могу представить тебя без утюга и швабры.

– А ты представь, дочка. Отличная получится картинка. Помнишь миссис Уикентот? Ту, что ходила за продуктами на каблуках и воображала про себя невесть что?

– Помню. Ее детки передо мной вечно задирали нос, называли меня дочкой уборщицы.

– Так вот, я поставила ее на место, когда сказала, что больше не стану у нее убирать. Сказала, что в шкафах у нее такое барахло, а под кроватями ее деток такая дрянь, что я не стала бы на ее месте выпендриваться. Так и сказала.

– Так и сказала?

– Ну да! И еще кое-что. Всю жизнь эти дамы считали, что я их собственность. И что пикнуть не смею из страха, что меня уволят. А теперь они сами дрожат от ужаса – как бы я чего-нибудь про них не пропечатала в газете.

Я прямо увидела, как на последней страничке местной газеты, где печатают некрологи и объявления о заключении договоров доверительного управления (а еще лучше – в светской хронике), появляется следующий текст: «Элис Джин Гриер Эллестон извещает уважаемых читателей, что Ирма Руэбеккер хранит в подвале пятьдесят две банки поросшего плесенью варенья, что тараканы давно вынесли бы все тарелки из дома Мэй Ричи, если бы она не нанимала прислугу убираться на кухне, а сыновья Минервы Уикентот читают порнографические журналы».

Сквозь смех я сказала:

– Ты просто обязана это сделать. За такое не жаль и заплатить по тридцать пять центов за слово.

– Да нет, вряд ли. Но, согласись, приятно иметь нечто такое в загашнике, верно?

Она усмехнулась.

– Люди начинают тебя уважать.

– Мама – ты чудо. Даже не представляю, как это Господь впихнул столько духа в одно крохотное тело!

Едва эти слова слетели с моего языка, я вспомнила – то же самое мама говорила обо мне. В старших классах, когда мне приходилось особенно тяжело, она почти каждый день это повторяла.

– Как там твоя малышка? – спросила мама.

Она никогда не забывала задать этот вопрос.

– Все отлично. Спит на заднем сиденье. А то я дала бы ей сказать тебе «привет». Или что-нибудь про горошек или морковку. Никогда не знаешь, что придет ей в голову.

– Твоя кровь.

– Не говори так, мама. Если ребенок ведет себя так же, как ты, кровь тут ни при чем.

– Никогда об этом не задумывалась.

– Ничего. Просто меня это задевает. Она ведь не моя по крови.

– Я вовсе не думаю, что дети на нас похожи только потому, что у нас одна кровь. Главное – это то, что ты им говоришь, Тэйлор. Дурной человек всегда будет говорить своим детям, что они еще хуже него. Это он себя так утешает. А они такими и вырастут. Помнишь Хардбинов?

– Помню. Особенно – Ньюта.

– У мальчишки не было никаких шансов. Он из кожи вон лез, но остался тем, кем его сделал отец. И все в Питтмэне это понимали.

– Мама, я давно хотела тебе сказать. Ты всегда так восхищалась мною – словно я у тебя на глазах луну повесила на небо. Иногда даже не верилось, какой замечательной ты меня считаешь.

– Но чаще верилось.

– Да, пожалуй. Чаще всего я думала, что ты права.

Из шума помех возник оператор и попросил еще денег. Кучка монет на полке под аппаратом таяла.

– Мы почти закончили, – сказала я оператору, но он велел оплатить то, что мы уже наговорили. Крупные монеты у меня закончились, осталась лишь мелочь, и пришлось высыпать целую гору.

– Знаешь, – сказала я маме, когда последние монетки ушли в глотку телефонного аппарата. – У меня новость. Большая. Черепашка теперь – моя дочь. Я ее удочерила.

– В самом деле? – воскликнула мама. – Ну ты и умница. Как же тебе удалось?

– Правдами и неправдами. Это долгая история, напишу тебе в письме. Но все – законно. У меня и документы есть.

– Слава тебе, Господи! Надо же, за одно только лето и замуж выйти, и бабушкой стать. Когда же я ее увижу?

– Мы как-нибудь приедем. Не в этот раз, а попозже. Я обещаю.

– Смотри, а то мы с Гарландом не дождемся и нагрянем к тебе в Аризону.

– Я была бы очень рада.

Ни одна из нас не хотела класть трубку. Мы трижды попрощались. Наконец я сказала:

– Мама! Все, теперь точно, я отключаюсь, хорошо? Пока. И передай привет Гарланду, ладно? Скажи ему, пусть тебя не обижает, а не то я приеду и пятую точку ему надеру.