Фасолевый лес

Они согласились. Мы сидели на заднем крыльце домика, наказав Черепашке быть поосторожнее на дощатом полу, где некоторые половицы подгнили и шатались, и смотрели на белый поток, несущийся мимо. Ни одна река в Аризоне никуда так не торопилась. Вокруг рос мох и сочные папоротники, и я жадно впивала глазами эту зелень. Даже гниющие доски выглядели чудесно. В Аризоне ничто не гниет, даже яблоки – они просто мумифицируются. Я осознала, что, хотя и свыклась с пустыней, но душу мою не оставляла жажда.

Вдоль речки росли звездоподобные красно-желтые цветы на высоких стройных стеблях. Черепашка сообщила нам, что это «восбор», и мы приняли ее авторитетное мнение. Эстеван по скользкому берегу спустился к воде, чтобы сорвать и принести пару-тройку. Я подумала: где в этой вселенной мне найти другого мужчину, который рискнет сломать шею ради цветка? Он все-таки свалился в воду, намочив одну ногу по самое колено – главным образом, как я думаю, чтобы повеселить нас. Даже Эсперанса рассмеялась.

Что-то происходило внутри нее. Она словно оттаивала. Однажды я видела передачу про приход весны на Аляску. Там в подробностях показывали, как оживают реки, как огромные глыбы льда дрожат и грохочут, трескаясь и стучась друг о друга. То же происходило и с Эсперансой. Что-то в ней сдвинулось с места, что-то зашевелилось у нее в голове или даже глубже, в самых артериях вокруг сердца. Когда она держала Черепашку на коленях, то казалась по-настоящему счастливой. В ее взгляде не было и тени печали, и она говорила со мной и Эстеваном, глядя нам прямо в глаза.

Эстеван преодолел все опасности, подстерегавшие его у кромки воды, и протянул нам всем по цветку. Поцеловав жену и произнеся по-испански длинную фразу, в которой я услышала mi amor, он вколол стебель цветка ей в пуговичную петельку, и тот стал раскачиваться, как головка змеи, торчащая из корзины. Я представила их совсем молодой парой – как они, еще стесняясь друг друга, мило дурачатся вот так. Свой цветок, полученный от Эстевана, я вплела в волосы. Черепашка размахивала своим и командовала: «восбор, восбор, восбор»! Впрочем, никто из нас так и не додумался, как выполнить это указание.

Мне нужно было звать Эстевана и Эсперансу Стивеном и Хоуп, чтобы они привыкали к своим новым именам. Но я не могла себя заставить. Сама я сменила имя легко, будто грязную рубашку. Но с ними у меня не получалось.

– Мне так нравятся ваши имена, – сказала я. – Они – единственное, что вы привезли с собой и что у вас останется навсегда. Мне кажется, вам следует называть себя Стивеном и Хоуп, только чтобы обдурить тех, кого надо обдурить. Но для друзей вы всегда должны оставаться самими собой.

Они промолчали, но больше не настаивали, чтобы я звала их фальшивыми именами.

Чуть позже мы нашли человека, который сдавал лодки на полчаса. Мы с Эстеваном уселись в одну из них и отправились к середине озера. Эсперанса не захотела с нами, поскольку не умела плавать; насчет Черепашки я тоже сомневалась, так что они вдвоем остались на берегу кормить уток.

Мы гребли по очереди и махали им, пока Черепашка не превратилась в маленькую непоседливую точку. К этому моменту мы уже выплыли на середину и, бросив весла, принялись дрейфовать. Солнце прыгало по воде, отражаясь в мелкой ряби и играя бликами света и тени на наших лицах. Я закатала джинсы по колено и опустила босые ноги за борт. На дне лодки валялся разный пропахший рыбой мусор – красно-белый поплавок и целая горсть колец от пивных банок.

Эстеван сбросил рубашку и, заложив руки за голову, лег на носу лодки, выставив свою гладкую кожу майя напоказ солнцу и мне. Разве он мог сделать такое, если бы хоть немного подозревал, что я к нему чувствую? Я знала, что Эстеван уже далеко ушел по дороге, уводящей от невинности, но все-таки иногда он совершал поступки, в которых сквозила такая простота и неискушенность, что у меня рвалось сердце. И сейчас больше всего на свете мне хотелось узнать, каково было бы коснуться губами его груди. Чтобы Эстеван не увидел моих увлажнившихся глаз, я отвернулась к берегу, вытащила подвявший стебель цветка из волос и, крутя его в пальцах, сказала:

– Мне будет не хватать вас. Всех вас. Обоих, в смысле.

Эстеван не ответил, что ему будет не хватать всей меня. Мы оба понимали, что не можем позволить себе начать этот разговор, и не только потому, что лодка была в нашем распоряжении всего полчаса.

Через некоторое время он произнес:

– Бросьте монетку в воду и загадайте желание.

– Это пустая трата денег, – сказала я, смеясь и болтая ногами в воде. – Моя мать всегда говорила, что тот, кто разбрасывается деньгами, заслуживает быть бедным. Я предпочитаю быть незаслуживающе бедной.

– Незаслуженно бедной, – поправил меня Эстеван с улыбкой.

Ну вот, даже мой английский пострадает от разлуки с ним.

– Тогда можем загадать на вот эти штуки.

Он поднял со дна лодки два кольца от пивных банок.

– Они очень подходят для американских желаний.

Бросив пивные колечки в воду озера чероки, я загадала два американских желания. Только у одного из них был хоть какой-то мизерный шанс исполниться.

Уже в сумерках в небольшой сосновой роще недалеко от кромки воды мы нашли столы и скамейки для пикника. И Мэтти, и Ирэн надавали нам в дорогу фруктов и сэндвичей, которые все еще лежали в сумке-холодильнике у нас в багажнике. Набросив на один из столов старое холщовое пончо, мы разложили на нем банки с солеными огурчиками, бананы, яблоки, сэндвичи с гусиной печенкой и прочие наши припасы. Поодаль от нас ужинали другие группы путешественников. Как мы заметили, их трапеза отличалась большей скромностью и сбалансированностью, гармонией белков, жиров и углеводов, но мы не стыдились своего пестрого банкета. Нашей компании хотелось пировать.

Солнце садилось за нашими спинами, но оно зажгло облака на востоке, одарив нас чудесным зрелищем сияющих небес. Поверхность озера, отражая огонь розовых вечерних облаков, светилась, похожая на картину в несколько старомодной классической манере. Я чувствовала себя вполне счастливой – во многом потому, что запретила себе думать о будущем.

Черепашка, похоже, совсем не чувствовала усталости. Интересуясь не столько едой, сколько возможностью прыгать, бегать и кружиться между соснами, она таскала из лесу одну за одной крупные сосновые шишки и одаривала ими нас с Эсперансой. Я изо всех сил старалась не следить за тем, чья кучка шишек больше. А Черепашка в своем комбинезончике и зеленой полосатой футболке все кружилась взад и вперед, будто танцор с саблями, полная неуемной энергии. Только теперь я поняла, как несладко ей было сидеть почти неподвижно в машине, хотя она и вела себя идеально. Как странно, что взрослые почти не задумываются о том, чего хотят дети – лишь бы те вели себя тихо.

И еще интересная штука: как трудно хандрить, когда рядом трехлетний ребенок. Стоит хоть немного понаблюдать за ним, и все беды и проблемы начинают казаться нелепой выдумкой взрослых.

Эстеван спросил нас, что нам больше нравится – восход или закат. Теперь мы все говорили по-английски, поскольку Эсперансе нужно было попрактиковаться – для них это был вопрос выживания.

– Закат, – сказала Эсперанса, – потому что солнце восходить слишком рано.

И захихикала. Она пока еще стеснялась говорить по-английски, и еще казалось, что на английском у нее совсем другой характер.

Я же сказала, что больше люблю восход.

– На закате мне всегда немножко грустно.

– Почему?

Снимая с банана кожуру, я обдумала ответ.

– Думаю, это из-за того, как я росла. У меня всегда было выше крыши работы. Утром встаешь и думаешь: впереди целый день, все успею! А на закате понимаешь, что ничего толком и не успела.

Эсперанса показала нам на Черепашку, которая взялась закапывать Ширли Мак в мягкую землю у корней ближайшей к нам сосны. Мы покатились со смеху.