Фатерлянд

Сполоснув лицо в раковине у изголовья, Чан надел футболку с изображением американского мультяшного героя, носки с каким-то непонятным логотипом в виде маленькой курительной трубки, розовую хлопчатобумажную рубашку, джинсы с кожаным ремнем (в Республике их называли «американские брюки» и продавали по баснословной цене), светло-зеленую ветровку и кроссовки «Найк». В запасе у него оставалась еще пара футболок, трусы и комплект носков. Остальное добро, лежавшее в голубом рюкзаке южнокорейского производства, заключалось в бельгийском пистолете, небольшом чешском автомате и четырех ручных гранатах. Помимо смены белья и оружия коммандос полагались солнечные очки, маленькие бинокли, носовые платки с цветочным рисунком, китайские реплики часов «Сейко», кожаные бумажники с долларами и иенами, поддельные южнокорейские паспорта, по пять пачек японских сигарет, одноразовые зажигалки и японские мобильники. Для женщин также предусмотрели косметички и карманные зеркальца. В качестве наглядного пособия для не умевших краситься Ким и Ли к косметичкам прилагались еще и фотографии накрашенных девиц, однако все равно правильно нанести макияж оказалось очень нелегким делом.

Вскоре к бойцам спустился Ким Хак Су, чтобы объявить о том, что судно вошло в японские территориальные воды и до точки назначения осталось не более четверти часа.

Чан вышел из рубки на палубу, где несколько из его солдат в полной экипировке уже ждали момента высадки. Чхве Хён Ир курил сигарету. Он что-то сказал Чану, но его голос утонул в шуме работавшего двигателя. Чхве жестом предложил отойти, и оба перешли на другой борт.

Хан огляделся, и у него перехватило дыхание. В предрассветном сумраке впереди тянулся наклонный берег, усыпанный огнями в легкой дымке. Это зрелище напомнило Хану Млечный Путь, которым он любовался в детстве в деревне. Позже, уже по делам службы, охотясь за политическими преступниками, он часто бывал в китайских приграничных городах, где также поражался их освещением. Но этот вид превосходил все. Хан никогда еще не видел такого множества огней. На сколько хватало глаз, тянулись здания, почти полностью залитые ярчайшим светом. На крышах самых высоких из них трепетали оранжевые пульсирующие вспышки. Сердце Чана бешено колотилось, в горле пересохло. Ему казалось, что его медленно затягивает в объятия светящегося исполина.

— Вот она, Фукуока.

Подошла Ким и с открытой неприязнью воззрилась на сияющий берег. Следом за ней появилась Ли. Ее волосы развевались на утреннем ветерке, и Чан вдруг ощутил легкий аромат духов. В Республике такого парфюма не делали. Запах был очень нежен и не много успокаивал взвинченные нервы. Лицо Ли оставалось совершенно бесстрастным, тогда как Ким смотрела на чужой берег с тлеющей ненавистью в глазах. Ее дед, едва перешагнув порог своей юности, присоединился к партизанскому отряду в Маньчжурии. Во время рейда на Почхонбо он попал в плен, был подвергнут пыткам и убит японцами. Его сын, отец Ким, научил ее смотреть на японцев, как на расу недочеловеков. И вот теперь перед ней плыл их город, отражаясь в глазах. Чану подумалось, что он тоже должен испытывать то, что переживает сейчас Ким. В конце концов, они пришли сюда, чтобы убивать людей, по милости которых дорогое Отечество было разделено на две части и которые все еще могут отважиться на вторжение.

Прибрежные огни выглядели умиротворяющими и безобидными — возможно, из-за теплого мягкого воздуха и ласкающего ветра. Свет казался каким-то нереальным, призрачным, отчего Хану на мгновение показалось, что он все еще спит. По левому борту лежал остров, связанный с Фукуокой длинным мостом. И хотя еще было только четыре часа утра, цепочки автомобильных огней тянулись в обоих направлениях.

Судно миновало мост, оставив по правому борту еще один остров. Машина сбавила обороты, и «Атаго-Ямасиру Мару» тихо подошел к третьему острову. Остров, как они знали, был популярным местом отдыха. На дальнем конце острова находится пирс, от которого через бухту Хаката днем каждый час отходили паромы. Им предстояло выдавать себя за южнокорейских туристов, переночевавших в гостинице на острове, а теперь возвращающихся в город.

Судно вошло в бухточку и стало швартоваться у пирса, защищенного L-образным волнорезом. Судя по всему, здесь находилась стоянка прогулочных яхт и лодок. Бухту ограничивал поросший лесом мыс, гребень которого скрыл огни Фукуоки. Все вокруг тонуло во мраке. Согласно информации, полученной на инструктаже, население острова составляло около тысячи жителей. Здесь были две школы, три гостиницы, пять общественных уборных, и дежурило одно такси. Наибольшее количество туристов прибывало сюда осенью, в сезон цветения космеи; летом же на острове проводился музыкальный фестиваль под открытым небом. Весна считалась лучшим временем года для рыбалки, поэтому Чан и еще трое коммандос прихватили с собой удочки для пущей маскировки. Ким накинула на плечо ремень корзины для рыбы, а Хан, Ким Хак Су и Чхве Хён Ир несли длинные тубусы, в которых были спрятаны гранатометы.

Ветер стих, и поверхность воды сделалась гладкой, словно зеркало. Застывший воздух был ни тепл, ни прохладен. Команда быстро покинул борт «Атаго-Ямасиру Мару». Чан прыгнул на пирс с легкостью мальчишки, перескакивающего лужу. Он даже не осознал, что его ноги ступили на чужую, вражескую землю. Из темного леса донесся крик какой-то птицы. Когда глаза привыкли к темноте, коммандос огляделись. Деревянная пристань была слишком узкой, а доски крайне неровными, однако не могло быть и речи, чтобы воспользоваться карманными фонарями.

Осторожно переступая по ненадежной поверхности, Хан повел группу за собой. Когда они прошли несколько метров, Чан услышал шум отходящего судна и, обернувшись, увидел белый кильватерный след. Внезапно он ощутил легкую дурноту, а ноги словно бы отнялись на время. Сердце сбилось, затихло и снова ритмично заколотилось. Чан приложил руку к груди, испугавшись, что его замешательство заметят остальные бойцы. Не то чтобы он сильно переживал за свое состояние — самая обычная аритмия, ничего особенного, но все же этот эпизод заставил почувствовать себя игрушечным роботом, у которого сели батарейки. Раньше Чан не испытывал ничего похожего. Скорее всего, подумал он, дело в съеденной накануне консервированной треске.

Он засомневался, стоит ли рассказать о своем состоянии командиру, но тут заметил, как дрожат ноги у шедшего впереди него бойца. Это был Чхве. Чан еще раз вгляделся — действительно, так и есть, дрожат…

Про Чхве рассказывали, что однажды во время учений в Пхёнсане он вместе с товарищами выбрался после отбоя из казармы, чтобы совершить двадцатикилометровый марш-бросок в одно заведение. По пути они затарились едой и выпивкой и по прибытии устроили такой дебош, что в дело вмешался военный патруль. Чхве в ярости избил троих патрульных, да так, что они не подавали признаков жизни, и вернулся в казарму.

Все спецназовцы для укрепления рук и пальцев проходили специальную тренировку, которая заключалась в нанесении ударов по сырым бобам адзуки, насыпанным в ведра, — правой, левой, правой, левой, — до тех пор, пока пальцы не превращались в кровавое месиво. Некоторые от боли падали в обморок. Через неделю занятий ногти на руках отпадали. Однако привыкшие ко всему солдаты дожидались, пока ногти отрастут заново, и после переходили на песок. Набившийся под ногтевые пластины песок вызывал боль другого рода, однако от этого никто уже чувств не лишался. Ежедневные часовые тренировки продолжались год, после чего на смену песку приходила галька. Здесь нужно было быть осторожным, чтобы не сломать кости. Через два года занятий пальцы натренированного спецназовца превращались в такое же смертельное оружие, как и нож. Но Чхве и после этого продолжал ежедневные упражнения с галькой. Пальцы его сделались поистине стальными, и все же, как заметил Чан, Чхве в настоящий момент «поплыл». «Неужели боится?» — подумал он.

Сам Чан считал, что утратил чувство страха, после того как поступил на службу, но он лукавил — страх просто скрылся глубоко внутри его души. Вид уходящего корабля — последней ниточки, связывавшей их с Родиной, вероятно, разбудил подавленное чувство и, судя по всему, не у одного Чана. Он немного воспрянул духом, обнаружив, что даже железный Чхве не устоял перед эмоциями. Их корабль лег на обратный курс, затерявшись среди судов прикрытия. Теперь хочешь не хочешь — пути назад нет.

Сразу за пирсом начиналась узкая тропа, которая вела наверх, в темную лесную чащу. Коммандос след в след двинулись по склону, который оказался довольно крутым. Тропа по краям густо заросла кустарником. С приближением рассвета птичьи крики становились все громче и пронзительнее. Ноги скользили по красной глине, то и дело попадались камни и выступающие наружу древесные корни. Малейшая неосторожность — запутавшаяся в ветвях удочка, неверный шаг или скользкий камень — могли привести к падению. Впрочем, по сравнению с зимними марш-бросками по пересеченной местности этот подъем казался почти что загородной прогулкой. Чан даже почувствовал прилив энергии — до этого ему приходилось спать не более двух часов в сутки, а однажды, выслеживая южнокорейского пастора, помогавшего перебежчикам пересечь границу, он не сомкнул глаз трое суток подряд.

Накануне Чан отлично поел — на борту им дали рис, кимчи и треску, но дело не в еде: ему было легко идти, потому что на нем была удобная одежда. Чану казалось, будто он идет босиком, поскольку вместо шнурованных отечественных ботинок на нем была почти невесомая обувь, обеспечивавшая отличное сцепление с грунтом. Футболка прекрасно пропускала воздух. Он никогда раньше не носил таких вещей и до сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что все это принадлежит лично ему. В Республике нижнее белье не считалось чьей-то собственностью. Все вещи были стандартными, различались лишь в размерах, и солдаты выбирали подходящее для себя из огромной кучи тряпья, наваленной в раздевалке. Казенное белье обычно было сильно накрахмалено, и от этого плохо впитывало пот, так что в холодные месяцы простудиться было проще простого.