Фатерлянд

Каи давно уже не посещал Акасаку. Здесь было все так же суетливо, и атмосфера этого места не изменилась, только что стало больше иностранных туристов, особенно американцев. Японцы уже не могли позволить себе развлечения, как раньше, в связи с падением курса иены и растущей инфляцией, зато зарубежные туристы нашли это выгодным и хлынули в Японию толпами. Над входом в итальянский ресторан мигала неоновая консоль, на которой, помимо названия заведения, были изображены колбасы и прочие мясопродукты, символизировавшие основное меню. Главное отделение ресторана находилось в Риме. В переулке по соседству двое бездомных рылись в бачке с отходами. Один из них набивал в полиэтиленовый пакет объедки макарон, а другой жевал остатки то ли от жареного цыпленка, то ли от ягненка. Не имея в наличии всех зубов, он использовал язык, десны и оставшиеся зубы, чтобы содрать с костей мясо. Тот, что совал в мешок макароны, выглядел лет на тридцать, и ему еще не пришло время терять зубы естественным путем, скорее их попросту выбили: Каи как-то прочитал в журнале о моде избивать бомжей, возникшей среди молодежи. Немытые длинные волосы бездомных были забраны в пучок на затылке. Рубашки, брюки и кроссовки донельзя грязные. Пока Каи смотрел на них, тот, что обсасывал кость, взглянул ему в глаза без всякого выражения.

Появились несколько человек, судя по висящим на шнурках идентификационным картам, из расположенного неподалеку офиса телекомпании «Ти-би-эс». Ведущий вечерней новостной программы недавно уволился в знак протеста против блокады Кюсю. В свое время он был профессором университета Фукуоки. Его уход с телеканала, похоже, стал своего рода знаковым событием, но в Токио об этом ни словом не обмолвились, хотя в самом начале блокады новости о жертвах Фукуоки широко обсуждались. Журналисты рассказывали о плачущих детях в аэропорте Фукуоки, которые не смогли посетить Диснейленд; о не имеющих возможности оправиться в командировку бизнесменах; юристы жаловались на бездействие почты, вследствие чего они не получали важную корреспонденцию; издатели Фукуоки негодовали из-за того, что объем газет сократился ввиду нехватки бумаги и краски; фармацевтические компании и больницы возмущались невозможностью доставки дезинфицирующих средств и донорской крови. Но после инцидента в парке Охори подобные репортажи прекратились. Слово «жертва» очень нравилось журналистам благодаря легкому флёру самоотречения, но, когда оно обрело свой истинный смысл в виде разорванных на части человеческих тел, флёр моментально испарился.

В середине группы Каи увидел женщину, которая вела программу вечерних новостей. Она была достаточно известна, обладала и умом, и приятной внешностью, что, впрочем, было типично для сотрудников «Ти-би-эс». Вероятно, вся команда направлялась куда-нибудь перекусить после вечерней трансляции. Длинные ноги ведущей обтягивали чулки телесного цвета, на ней был светло-зеленый костюм, вокруг шеи обвивался шарфик, волосы окрашены, уголки глаз подведены вверх. Когда они проходили мимо, женщина что-то сказала, и окружавшие ее мужчины разразились смехом. Шум привлек внимание стайки студентов, которые закричали: «Нам нравится ваша программа! Пожалуйста, продолжайте в том же духе!» Каи снова почувствовал раздражение: как можно быть такими раздолбаями, когда страна находится в смертельной опасности? Проходя мимо Каи, ведущая не обратила на него никакого внимания — да и с чего бы? — и раздражение Томонори возросло. На Кюсю сейчас много людей, которые не могут беззаботно смеяться, даже если бы и очень захотели. Но разве эти журналюги понимают это?

Компания прошла дальше, и в воздухе остался аромат духов телеведущей, показавшийся Каи неприятным.

У фасада одного из домов стояла парочка: проститутка и какой-то иностранный турист, одетый в серый, вроде как итальянский, костюм. Мужчина обнимал ее за талию, целовал поочередно в щеки и лоб и негромко бубнил по-английски:

— Я скоро вернусь за тобой. Ты помнишь, что обещала поехать со мной в Киото?

Выговор Восточного побережья, определил Каи. По окончании Токийского университета благодаря деловым связям своей матери он поступил в небольшой колледж в Бостоне. Каи воспитывался в чрезвычайной строгости, и он бегло говорил по-английски. После теракта 11 сентября получить студенческую визу в США было очень непросто, поэтому в колледже было мало иностранцев и почти никого из стран Азии. Студенты из богатых семей Восточного побережья часто обижали его, но он проявил твердость характера и вскоре даже подружился с некоторыми из них. Поскольку его звали Томонори, он сказал своим приятелям, чтобы его называли Том. В те времена он постоянно думал о возвращении в Японию, но мать не допустила бы этого.

Отец Томонори занимался бизнесом в области импорта и экспорта дорогой посуды и мебели; мать была дочерью дипломата и много лет прожила в США. Каи был единственным ребенком в семье. Отец часто надолго отлучался по делам, и мать со своими амбициями оказала на становление сына решающее влияние. Каи отказался от мысли сделать карьеру преподавателя только лишь из-за желания матери, чтобы он, по ее выражению, «стал человеком». Когда его назначили генеральным директором Региональной сети местных органов власти, которая была создана для расширения сети «Джуки-Нет», мать была вне себя от радости. Сделать мать счастливой и заслужить ее похвалу стало для Каи смыслом существования. Иногда ему в голову приходила мысль, что он и не женился только лишь из-за матери, хотя и встречался с несколькими женщинами. Впрочем, он не слишком сокрушался об этом.

Каи зашел в переулок, где находился бар. На скамейке у закрытого ресторана этнической кухни спала женщина — было не понятно, пьяна она или просто бомжиха. Компания школьников вышла из супермаркета и, увидев полицейского, пустилась наутек. Молодой, неплохо одетый человек сосредоточенно выбирал из мусорного бака использованные шампуры. Связав добычу резинкой, он положил шампуры себе в сумку — возможно, чтобы потом продать. С другого конца здания раздался женский крик. Голос старушечий — скорее всего, бездомная, шуганувшая школьников. Многие ни в чем не повинные старики были принесены в жертву Фукуоке, но тем не менее никто, даже правительство, так и не поняли, что на самом деле произошло в парке Охори.

В баре у стойки сидел один посетитель, на диване разместилась пара. Из динамиков едва слышно доносились звуки джаза. Владелец бара Санзё для ночного музыкального сопровождения всегда ставил виниловые пластинки, а не компакт-диски. На экране под рубрикой «сейчас играет» стоял альбом Стэна Гетца. Это была старая запись в стиле босанова, где пела пухлощекая бразильская певица. Интерьер и атмосфера этого места, как подумалось Каи, вполне соответствовали его апатичному настроению. Массивная барная стойка была тщательно отполирована, а сделанные в Испании диваны, стоявшие вдоль стен, были обтянуты тканью с орнаментом «пейсли» и снабжены удобными подлокотниками и спинками. На оклеенных простыми обоями стенах Санзё повесил репродукции картин Гойи и Мондриана. Из-за стойки доносился солоноватый и маслянистый запах. «В традициях кухни "кайсеки", — говаривал своим посетителям Санзё, — бульон всегда должен подаваться перед главным блюдом!» — после чего заставлял гостя съесть тарелку фирменного супа и только после этого наливал чего-нибудь выпить.

Как только Каи вошел в бар, он почувствовал, как его утомленность мигом исчезла. Он не стал садиться у стойки, а сразу опустился на один из диванов.

Из-за стойки вышел хозяин с подносом, на котором стояли миска с бульоном и украшенный орнаментом из золотых листьев венецианский бокал с неразбавленным вермутом.

— Сначала нужно разогреться, — сказал он, застилая стол льняной скатертью и ставя на нее миску и бокал. — Побудьте с собой немного наедине…

С этими словами Санзё улыбнулся и вернулся к себе за стойку. Он всегда старался ублаготворить своих посетителей, подавая сперва теплый бульон и легкий аперитив. Живя в Бостоне, Каи не ел моллюсков, но в этом баре ему было достаточно вдохнуть их аромат, чтобы прийти в себя и успокоиться.

Человек, сидевший в кожаном кресле у стойки, был владельцем ресторана французской кухни в Мотто Азабу и постоянным посетителем бара Санзё. Каи часто захаживал в его ресторан. Тамошний шеф-повар в свое время стажировался в трехзвездочном ресторане в Монпелье на юге Франции и прекрасно готовил рыбу в белом вине и суфле. На диване чуть поодаль сидели две женщины — одна занималась продажей предметов искусства, а другая была ее деловым партнером. Их галерея располагалась в Минами Аояма. В основном они продвигали работы молодых мексиканских художников. Второй женщине было около сорока лет. Ее муж был генеральным директором крупного предприятия, производившего бумагу, и после его смерти она унаследовала значительную сумму денег.

Каи отхлебнул немного вермута и кивнул обеим дамам в знак приветствия. Затем взял сухарик из небольшой чашечки, разломил его, бросил в бульон и вооружился серебряной ложкой с выгравированным на ней названием бара. От стойки тянулся дымок сигары «Коиба Робусто», что курил хозяин. «Наверное, нет ничего более успокаивающего, чем этот бар», — подумал Каи и глубоко вздохнул. Вдова и владелица галереи увлеченно обсуждали висящий на стене офорт Гойи. Сцена изображала расстрел наполеоновскими солдатами испанских повстанцев на фоне горы трупов. Картина немедленно напомнила Каи репортаж из парка Охори, который постоянно крутили по телевизору.

Команда полицейского спецназа из Осаки устроила засаду, использовав в качестве приманки некоего Куцуту Синзаку, который находился в списках людей, подлежащих аресту ЭКК. В соответствии с разработанным планом Куцута попросил корейцев арестовать его не у себя дома, а в ресторане в парке. Террористы согласились и направили команду всего из шести офицеров Специальной полиции. Таким образом, осакский спецназ имел значительное численное превосходство. Но командир просчитался, не предусмотрев возможности, что корейцы могут иметь резервный отряд. Капитан спецназа и его люди засели в самом ресторане, а его заместитель со своим отрядом ждал террористов в припаркованных рядом автобусах. Узнав, что корейцы разделились на два отряда, капитан приказал своему заместителю получить соответствующие инструкции из Осаки. Пока тот выполнял приказ, кто-то из спецназовцев, скрывавшихся на террасе ресторана, подумал, что их заметили террористы, и взорвал светошумовую гранату. Это уже невозможно было проверить; впрочем, никто и не возлагал на поспешившего спецназовца вины. Действительно, если случилось непредвиденное, как еще он должен был действовать? Он не знал, что решение о начале атаки все еще не одобрено руководством.