Фаворит. Том 1. Его императрица

– - Эй-эй, зачем глаза-то мне залепляешь?

– - Так тебе книжку-то в бане не читать! Лежи...

– - Все равно! Один глаз не заклеивай.

Поверх головы Ерофеич плотно насадил глиняный горшок:

– - Вот корона тебе! Сиди, пока дурь не выйдет.

– - А когда она выйдет?

– - Покеда я чаю пью. Ну, сиди...

Потемкин разлегся на полке, неловко стукаясь горшком об доски. Словно кузница мифического Вулкана, под ним матово и жарко светились раскаленные камни. Началось неприятное жжение в правом глазу. Решил терпеть. А глаз вдруг начал пылать. Потемкин потянул с головы глиняную макитру. Но она была насажена туго. Разозлясь, ударился башкой об стенку -- горшок вдребезги!

– - Ой, ой, маменьки!
– - сказал Гриша...

С правым глазом что-то неладное. Торопливо начал срывать с головы зловонные тряпки. Поскакал с полка вниз. Сунулся головой в кадушку с ледяной водой. Но лечебная масса уже затвердела -вроде гипса. Внезапный ужас обуял Потемкина.

Правый глаз его перестал видеть!

Нагишом он вылетел из бани -- почти полоумен.

Да! Левый глаз, который не был завязан, по-прежнему вбирал краски жизни, а правый померк... "Господи, неужто навсегда?"

Зверем вломился парень в горницу дома своего.

А там кудесник чай пьет, вареньицем себя лакомит.

– - Ну, держись...
– - Потемкин схватил автора "элсксира жизни" и, ниспровергнув, начал сурово уничтожать. Ерофеич чудом вывернулся, с воплем прыснул на улицу.
– - Не уйти тебе!
– настигал его Потемкин гигантскими прыжками. Голиаф, страшный и одноглазый, несся по улице -- по Большой Шпалерной. Сбежались люди, схватили его. Одинокий глаз был свирепо обращен к небесам, с которых осыпался приятный снежок.

– - Твори, боже, волю свою... Ах я, несчастный!

Его повели домой. Босиком он ступал по снегу. Все пропало, -- плакал он.
– - Все... теперь все!

После этого Потемкин на долгие 18 месяцев заточил себя; ровно ПОЛТОРА ГОДА отвергал людей, избегал общества, и -- уже без него!
– - миновали важные для России события... Екатерина первое время спрашивала, куда делся ее камер-юнкер, но Орловы убедили ее, что лодырь службою при дворе не дорожит. Бог с ним!

– - Вольному воля.
– - И Екатерина позабыла о нем.

5. НЕ ПЕРЕСТАЮ УДИВЛЯТЬСЯ

Старый король объезжал свои владения, под колесами с шипением расползалась грязища бранденбургских проселков. Парижским трактатом закончилась Семилетняя война, а Губертсбургский мир все-таки оставил Силезию за королем.

Но... какою ценой заплатила за это Пруссия?

Хмурый рассвет начинался над пепельными полянами. Открыв дверцу кареты, Фридрих II сказал де Катту:

– - Наверное, такой же пустыней была Германия после набегов Валленштейна, и слава богу, что на этот раз дело не дошло до открытого людоедства. Теперь я не знаю, сколько нужно столетий, чтобы здесь снова распустились прекрасные гиацинты. Отныне я не король -- я лишь врач у постели тяжелобольной Пруссии.

Де Катт спросил его величество:

– - С чего решили вы начать возрождение страны?

– - С армии! Быстрее освоить опыт минувшей войны, улучшить подготовку войск. Старых солдат отпущу по домам, наберу молодых. Да, я утомил своих неприятелей войною, но я не хочу, чтобы они отдохнули от нее раньше моей обнищавшей Пруссии.

– - Неужели вы снова хотите воевать?

– - Но другими средствами -- дипломатическими...

Карета тащилась дальше. Взору открывались сгоревшие фольварки, заброшенные огороды, пожарища и виселицы, крапива и репейники, пашни были вытоптаны в кавалерийских атаках.

Король вытянул руку, показывая вдаль:

– - Смотрите, де Катт, такое нечасто можно увидеть: две вдовы тянут на себе плуг, а ими, как скотиной, понукает сирота мальчик. Я не могу этим несчастным вернуть мужей, павших во славу Пруссии, но я могу отдать им раненых лошадей кавалерии.

Экономный хозяин, Фридрих возами раздаривал по деревням картофель. Король ел его сам и заставлял есть других.

– - Не морщитесь, -- говорил он гостям в Сан-Суси, -- в этом картофеле, вареном и жареном, я прозреваю великое будущее...

Он велел строить новые деревни, осушать болота, мостить дороги. "Я знаю, -- писал король, -- что человек никогда не в силах псрсделать природу, но зато он всегда способен возделать под собой землю, чтобы прокормить себя и свою семью".

Министра Финка фон Финкенштейна он спросил:

– - А когда просыпается русская императрица?

– - Говорят, в пять утра.

– - Куда ей до меня!
– - отмахнулся король.
– - Я с четырех часов уже на ногах, и нет даже минуты свободной, чтобы сыграть на флейте. День начинаю с первыми петухами, как сельские бауэры...

Его навестил поникший банкир Гоцковский, который во время войны поставлял королю фальшивые "ефимки". Теперь, уличенный в преступлении, он должен был расплатиться с Россией за финансовый ущерб, нанесенный русской казне. Фридрих сказал:

– - В чем дело? Возьми и расплатись.

– - Но я банкрот, -- разрыдался Гоцковский.

– - Какое совпадение -- я тоже!

– - Так что же нам делать?

– - Давись, а я посмотрю, -- отвечал король...

Он явился в кадетский корпус Берлина, где произнес речь, воодушевляя юных выпускников-офицеров:

– - Дети мои! У нас больше нет противников, которые бы осмелились напасть на Пруссию, но зато нет и союзников, готовых защитить нас. Служите честно! Все помыслы -- для армии. А я, ваш старый Фриц, еще разок извернусь ужом, и верьте, что в Пруссии дела пойдут опять как по маслу... Я не бросаю слов на ветер.

Послом в Россию он направил графа Виктора Сольмса.

– - Вы должны быть там любезны, -- наказал король.
– - Сейчас не таковы наши дела, чтобы задирать нос. Но только не впутайте меня в войну из-за какого-нибудь жентильома Понятовского...

Сейчас его занимала Варшава! Аудиенции запросил русский посол, князь Владимир Долгорукий, и король выслушал его доклад.

– - Благодарю, -- кивнул он.
– - Мне приятно знать намерения вашей государыни о делах польских. Я буду поддерживать лишь ту кандидатуру, какую наметит ваша мудрейшая государыня.

Долгорукий отписывал Екатерине: "Как ваше императорское величество имеете партизанов [8] в Польше, так и он (король) имеет своих, которые, соединясь, могут и королевство все склонить".