Фаворит. Том 1. Его императрица

– - Ведом один способ -- пушечный...

3. МАНИФЕСТ О МОЛЧАНИИ

Был день пригожий на Москве, денек майский...

Отставной пушкарь флота Российского Никита Беспалов изволил торговать табаком с лотка на улице. Из соседней бани колобком выкатилась нищенка Устинья Голубкина, чисто вымытая, и купила для сожителя своего табачку на копейку, а пушкарь ей сказал:

– - Вот живешь ты, Устинья, и ничего путного не знаешь.

– - Чего ж это я прошлепала?
– - спросила нищая.

– - Хотится государыне нашей за полюбовника выйти.

– - Эва! Так кто же ей помешать может?

– - А господам не хотится, чтобы она... трам-тарарам! Вот и сбираются артельно женихов ейных изничтожать.

По дороге к сожителю зашла Устинья Голубкина навестить вдовую купчиху Исчадьеву, а у той -- гости: придворный истопник Лобанов и музыкант Измайловского полка Коровин, игравший на своем гобое нечто развлекательное. Голубкина как можно ближе к вину подсела и сказала, что государыне замуж хочется:

– - Уж в такую она истому вошла, что кошкою спину выгибает, а хвост торчком держит, ажно платье задралось... Слыхали ль?

– - Про то мы знаем, -- отвечали гости Исчадьевой.
– - Орлова прынцем в Ригу назначат, для него уже и корону из чугуна отливают.

Вдова Исчадьева, пугливо вздрагивая, спросила:

– - А куды доски-то понесли?

– - Какие доски?

– - Дубовые... Мне вчерась кум сказывал, будто в Кремль доски новые таскали. Уж не гробы ли мастерить станут?

Вопрос о дубовых досках остался для историков неразрешенным, а придворный истопник Лобанов всем жару подбавил:

– - Цесаревич-то Павлик Петрович ску-у-учен. На той неделе даже обедал без всякого азарту, а дядька евоный Никита Панин, тот слезьми над супом изошелся... Никто под Орлова идти не хочет!

– - А без марьяжу как жить?
– - встряла в беседу нищая.
– Царица ведь тоже мясная, жильная да кровавая -- нсшто без мужества ей сладко? Я бы вот без марьяжу, кажись, и дня не прожила! Вишь, табак-то сожителю своему несу.

– - На што ж ты ему табак-то таскаешь?

– - А чтоб он меня за это... трам-тарарам!

Всю эту компанию взяли и увели. Под батогами нищенка Устинья повинилась, что крамола завелась от матроса Беспалова:

– - Сказывал матрос-табашник, что у Григория Орлова, который нонеча в графьях наверху бегает, един кафтан в семьсот тыщ казне обошелся, сама царицка его брильянтами да яхонтами ушивала...

Подканцелярист застенка пытошного (по прозванию Степан Шешковский) обмочил концы плети в растворе уксусном:

– - Дура баба -- в шею се! Подавай клиента главного...

Вытащил в застенок пушкаря Беспалова.

– - А я уже в отставке, -- сообщил он, икая от страха.

– - Вот и ладно, -- одобрил Шешковский.
– - Значит, время терпит и торопиться не станешь. Ложись-ка, миляга.

– - А меня-то за што, эдак, господи?

– - Для того и звали, чтобы все сразу выяснить... Возникло дело ужасное, дело о "марьяже императрицы".

Никита Иванович Панин начал день с того, что рассказал Павлу о тридцати скверных монархах Европы, потом к столу цесаревича подали пять соленых арбузов, прибывших с обозом из Саратова, взрезали все подряд -- лишь один оказался хорошим.

Курносый мальчик сказал наставнику:

– - Вот! Из пяти арбузов хоть един годен стался, а из тридцати государей ни одного путного не выросло...

Павел продолжал любить сумасбродного отца, который часто потешал его своими кривляниями, и, напротив, очень боялся матери, строгой и резкой. Наследника страшили коронационные пиры; от необъяснимой тоски ребенок начинал рыдать, вызывая шепоты дипломатов, сдержанный гнев матери: "Уведите прочь его высочество!" Догадываясь, что Панин развивает в сыне любовь к отцу, царица решила заменить его д'Аламбером, которого звала в Россию, обещая ему множество земных благ. Но философ отвечал, что боится умереть в России от... геморроя! Это был дерзкий намек на те самые "колики", что погубили Петра в Ропше. А барон Бретейль ехидно спрашивал: когда же приедет д'Аламбер?

– - Подслеповатый Диоген не желает вылезать из своей заплесневелой бочки. Бог с ним, я решила там его и оставить...

Весною 1763 года политики Европы выжидали смерти Августа III -- предстояла борьба за польскую корону. В газетах писали, что Екатерина будет способствовать избранию в короли Понятовского, после чего последует брачевание царицы с молодым и красивым королем. Узнав о таковых конъюнктурах, Гришка Орлов люто взревновал:

– - Вот ты чего захотела! Но я этого не допущу.

– - Я тоже, -- спокойно отвечала ему Екатерина...

Мерси д'Аржанто отозвал в уголок милорда Букингэма:

– - Кажется, мы присутствуем при развитии драмы. Следите за главною героиней -- или она погибнет в последнем акте от кинжала злодея, или сохранит право на свободу...

Бывший канцлер Бестужев-Рюмин объезжал сановников, сбирая подписи под проектом о желательности брака Екатерины с Григорием Орловым. Неугомонный карьерист растревожил даже загробную тень Елизаветы, состоявшей в браке с Разумовским.

– - Не было того!
– - с гневом отрицала Екатерина.

Бестужев-Рюмин отвечал дряблым смехом пакостника:

– - Было, матушка, был пример. У графа Разумовского и ларец в дому хранится, а в нем и акт о браке с Елизаветой лежит.

Екатерина напрямик спросила своего фаворита:

– - Сколько ты заплатил Бестужеву? Пойми, что меня ведь со свету сживут: Воронцовы, Панины, Разумовские...

Но тут же возник Алехан с лаской дьявольской:

– - Чего бояться-то? В день венчальный велю кареты подать. Как только о браке объявим, всех роптающих по каретам рассадим, и поскачут они туды, куды и Макар телят не гонял.

Канцлер Михаила Воронцов попросил принять его:

– - Государыня, вы можете не любить меня и далее. Но я заявляю: ваше сочетание с Орловым произведет внутри империи самые невыгодные колебания... Лучше уж тогда сочетаться вам с заточенным Иоанном Антоновичем, чтобы примирить две враждующие ветви Романовых!

Екатерина с раздражением отвечала канцлеру:

– - Пахнущий могилою Бестужев-Рюмин чрез угождение Орловым желает карьер сделать, чтобы заместить вас на посту канцлера... Впрочем, остаюсь признательна вам за чистосердечие.