Фаворит. Том 1. Его императрица

– - Большинство, -- согласилась Екатерина, -- и неспособно породить истину. Большинство не истину, а лишь желание большинства показывает. Наказ мой -- это совет России, как жить ей...

Панину сам Бог судья. Иное дело -- философы, которые не станут возражать против плагиата. Пропагандируя в Наказе их же идеи, Екатерина наступала на больные мозоли деспотов и тиранов, далеких от понимания просвещенного абсолютизма. Но был еще один человек в Европе, которого трудно обмануть, -- это прусский король Фридрих II, знавший философию века немного лучше Екатерины. Пересылая в Сан-Суси немецкий перевод своего Наказа, Екатерина сразу зажала королю рот суровой самокритикой: "Ваше величество не найдет тут ничего нового, для себя неизвестного; вы увидите сами, что я поступила, как ворона в басне, сделавшая себе платье из павлиньих перьев..."

Екатерину навестил князь Вяземский, уныло сообщив, что Салтычиха зловредная ни в чем не созналась. Уже доказано следствием, что уши она отрывала раскаленными щипцами, на голову одной девки крутой кипяток из чайника поливала, а под спальню любовника своего, майора Тютчева, когда он вздумал на Панютиной жениться, она бочку с порохом подкатила, чтобы взорвать обоих в ночь новобрачную. Все обвинения Салтыковой строились лишь на показаниях крестьян, а дворяне (даже соседи Салтычихи) помалкивали.

– - Один Тютчев признал всю правду о мучительствах.

Екатерина спросила -- сколько лет душегубице?

– - Она вашего величества на один годок моложе.

– - Осталось последнее средство к сознанию: отвесть в застенок и на преступниках показать ей все виды лютейших пыток.

– - Это бесполезно, -- отвечал Вяземский.
– - Салтычиха сама людей пытала и стонов не устрашится. Надо ее пытать!

– - Так откройте перед ней все врата ада, -- наказала она.

Генерал-прокурор собрал со стола бумаги.

– - И открою!
– - сказал он.
– - Есть у меня человек один неприметный, Степаном Шешковским зовется, он еще при графе Шувалове в дикастерии тайной усердствовал... Уж такого знатока анатомии, каков Степан мой, еще сыскать надо! Он, бывало, легонько пальцем ткнет в человека, так тот криком от боли исходится.

– - А скромен ли твой Гиппократ застеночный?

– - Мухи не обидит. Бога каждую минуточку поминает. По три просфорки на дню съедает. Молчалив и опечален...

Она спустилась в парк, возле подола бежала тонконогая левретка. Вице-канцлер князь Александр Михайлович Голицын, сопровождая царицу в прогулке, заметил, что Екатерина утомлена.

– - Да, князь, устала... Я сейчас в положении кухарки, у которой на плите сразу несколько кастрюлек и не знаешь, за какую хвататься. Спешу варить немало блюд разом.

Вслед за ними шагал Елагин, который сказал, что пообещать Дидро пенсию и не давать ее -- это нехорошо, даже очень нехорошо. Екатерина резко обернулась к своему паладину:

– - Перфильич, ты помолчи, будь другом.

– - А мне-то что, -- бубнил Елагин, ковыляя следом.
– - Не я же пенсию сулил человеку -- не от меня он и ждет ее...

Вице-канцлер сказал Екатерине, что посол Дмитрий Алексеевич Голицын уже имел беседу с Дидро относительно скульптора:

– - Конечно, нельзя не доверять вкусу Дидро, который обрел в Европе славу лучшего знатока искусств, но выбор, сделанный Дидро для России, меня настораживает.

– - Кого же он предлагает?

– - Этьенна Мориса Фальконе.

– - Странно! Я даже не слышала о таком мастере...

На аллее, ведущей ко дворцу, показалась шестерка испанских лошадей, которые, игриво пританцовывая, везли карету графа Строганова, и Екатерина издали помахала приятелю рукой:

– - Саня, знаешь ли ты Фальконе?

– - Понаслышке.
– - Строганов вытащил из кареты корзину с клубникой.
– - Говорят, маркиза Помпадур была охотницей до его психей и амуров. Обнаженные женские фигуры Фальконе таят в себе массу скромной чувственности. Но знаменитый Пигаль терпеть не может Фальконе.
– - Граф протянул императрице самую крупную Ягодину.
– - Это тебе, Като! Всю дорогу мучался, глядя на нее, как бы самому не съесть... ешь скорее, пока не отняли!

Екатерина повернулась к вице-канцлеру:

– - Тогда я ничего не понимаю. Надобно, чтобы посол запросил Дидро, чем оправдывает он свой выбор. Я очень плохой знаток искусств, но даже я чувствую, что от статуэток женского тела невозможно перейти к созданию монумента величественного.

Корзину с клубникой поставили на траву, все стали есть ягоды, но Елагин держался поодаль, и Строганов окликнул его:

– - Перфильич, а ты чего букой стоишь?

Лакомясь клубникой, Екатерина рассмеялась:

– - Елагин разводится со мною, яко с непорядочной женщиной. Я на весь мир растрезвонила, что обещала Дидро пенсию...

– - И не даете ее!
– - подал издали голос Елагин.

– - Я еще не все вам сказал, -- доложил Голицын, -- Фальконе уже пятьдесят лет, но у него юная ученица, она же его и натурщица. Эта девка ни за что не хочет покидать Париж, а без нее Фальконе с места не стронется.

– - О боже!
– - отвечала Екатерина.
– - Тронь любого француза, и за ним обязательно волочится юбка. Но если посол Голицын может переспорить Шуазеля, то как-нибудь уговорит и эту девчонку...

Стал накрапывать дождик, Екатерина позвала собаку:

– - Том, домой... быстро. А ты, Иван Перфильич, в наказание за упрямство свое, бери и тащи во дворец корзину с ягодами.

Екатерине было неприятно узнать, что пытки Салтычиху не испугали -- эта зверюга ни в чем не покаялась.

– - К смерти ее уготавливать?
– - спросил Вяземский.

– - Ничего иного она и не заслуживает...

Екатерина велела тайком представить ей Степана Шешковского, при этом выразила генерал-прокурору свое кредо: "Доносчики нетерпимы, но доносы полезны". В маленьких свинячих глазках Шешковского, припорошенных белыми ресничками, светился ум бывалого человека. Начал службу мальчиком одиннадцати лет, копиистом в Сибирском приказе, сызмала наблюдая, как людишек секут и порют, коптят и жарят. Но, в возраст придя, остался сир и беден:

– - Характер у меня робостный. Не умею, как другие, вперед вылезать. Оттого и не обзавелся деревеньками с мужичками, у жены хрящики с косточками ноют, а у дщерицы мясо побаливает.

Екатерина обещала ему деревеньки с садочками:

– - Но и далее указываю в тени жить. Тайно содеянное и судимо должно быть тайно. Болтунов разных доверяю отечески вразумлять, а чем -- и сам ведаешь! Не страшись гнева вельможного: помни, что едино мне подчинен, а я тебя, Степан Иваныч, в обиду не дам.