Фаворит. Том 1. Его императрица

– - Смотреть на забавы народу не возбраняется. Но которы в лаптях или заплаты на одеждах имеют, таковых близко к амфитеатру не пущать, без побоев подальше отпихивая.

Чичерин загодя вооружил полицию дубинами:

– - Побоев простолюдству не учинять, но треснуть палкою можно. Олимпийское спокойствие суть благочиния нашего!

Еще с утра улицы заполнили толпы, народ принарядился, пьяных нигде не было, хотя кабаки не закрывались. Зрители по билетам получали доступ в амфитеатр, где главною богиней восседала сама Екатерина-между Минихом и Паниным... Кадрили тронулись! Горячие кони пронесли римские колесницы, которыми правили бесстрашные женщины. Их прозрачные туники развевались, но красавицы не стыдились наготы своей, как не стыдился ее и мир античный. Костюмы кавалеров были скопированы с народных, и перед петербуржцами разлился пестрый карнавал древних римлян и албанцев, героев греческих мифов и арабов, сербов и турок, валахов и молдаван... Раздалась музыка, но-странная! Это были мотивы Древней Эллады и Древнего Рима, музыка стадионов античного мира, в котором выше всего ценилась гармония человеческого тела. Во главе римской кадрили выступал Гришка Орлов, а турецкую возглавлял Алехан... Могучие телосложением, на могучих буцефалах, они, спору нет, были величественно-прекрасны!

На площадь перед Зимним дворцом выбежали в туниках и сандалиях загорелые юноши -- далеко метали тяжкие жавелоты-молоты.

Стройные амазонки, обнажив правые груди, на полном разбеге коней пронзали копьями цветочные гирлянды.

Рядами, тесня друг друга, в коротких плащах, блестя квадратными щитами, рубились на мечах гладиаторы -- кадеты.

Перчатки дам красочным дождем опадали на арену ристалища, и рыцари разбирали их в паузах между схватками.

– - А почему вы не бросите?
– - спросил Панин царицу.

Она отвечала ему сжатым ртом:

– - У меня мужа нет, и перчатками сорить не стану, я бедная... Кстати, вы убрали из Бахчисарая этого растяпу Никифорова?

– - Нет еще. Забыл.

– - Надобно убрать. Если посла российского татары публично избили, он уже не посол, а чучело гороховое...

Нужная беседа прервалась: пришло время встать и раскланяться перед лауреатами, которых Миних награждал прейсами (призами). Победителей, мужчин и женщин, одаривали пуговицами из бриллиантов, тростями с золотыми рукоятями, блокнотами в финифти, табакерками с алмазами, готовальнями в яшмовых футлярах.

Потемкин участвовал в рыцарском поединке на пиках и мечах, но был повержен из седла наземь. Спасибо верному пажу: волоком быстро оттащил его с ристального поля, помог разоблачиться от неудобной брони.

– - Не повезло, -- сказал Потемкин, затоптанный копытами. Он спросил оруженосца, как зовут его.

– - Радищев я... Александр.

– - Говорят, скоро вас, пажей, в Лейпциг отправят?

– - Да. Чтобы постигли мы законы праведные...

С высоты трибун прилетела к нему одинокая перчатка.

– - Я не заслужил!
– - И он отдал ее пажу.

Облегченный от панциря, Потемкин провел Петрова и Рубана в ложу для персон значительных. Обратясь к фавориту императрицы, спросил:

– - Граф Григорий, два менестреля сложили оды в честь карусели нынешней. Дозволь пред ея величеством их произнесть?

За своего брата грубо отвечал Алехан:

– - Вон тому, корявому, что слева от тебя, читать не надобно! Наша государыня все стерпит, но оспы она не жалует. А второй, хотя и щербатый дурак, но пущай уж читает... бес с ним!

Рубан чуть не заплакал от обиды, а Петров, низко кланяясь, предстал перед императрицей; с высоты амфитеатра слышалось:

Я странный внемлю рев музыки!

То дух мой нежит и бодрит;

Я разных зрю народов лики,

То взор мой тешит и дивит...

И зависть, став вдали, чудится,

Что наш, толь весел, век катится.

– - Плохое начало, -- сморщился Рубан.
– - У меня лучше...

Убором дорогим покрыты,

Дают мах кони грив на ветр;

Бразды их пеною облиты,

Встает прах вихрем из-под бедр...

– - Тредиаковский эдак же писал, -- сказал Потемкин, подтолкнув Рубана.
– - Ну, что грустишь, брат? Щербатый-то в люди уже выскочил. Остались мы с тобою -- кривой да корявый. Пойдем по этому случаю в трактир Гейденрейха и съедим полведра мороженого...

Петров заканчивал свою оду восхвалением Орловых:

Так быстры воины Петровы

Скакали в Марсовых полях,

Такие в них сердца Орловы,

Такой чела и рук был взмах...

Григорий Орлов прильнул к Алехану, что-то нашептывая.

– - Жаль, что я того корявого отставил, а теперь возись тут с красавцем писаным, -- сказал Алехан.
– - Ежели што-то замечу, так я этому Орфею с Плющихи завтра же все руки-ноги переломаю!

Екатерина плохо поняла оду Петрова, но зато оценила молодецкую стать, юный румянец, густые дуги бровей и розовые губы поэта. Рука женщины оказалась возле его лица -- для поцелуя:

– - Сыщите Ивана Перфильевича Елагина, скажите, что я велела вас после карусели в "кабинетец" провесть.

– - Ну вот... начинается, -- покривились Орловы.

В "кабинетце" размещалась библиотека царицы, и она, как радушная хозяйка, рассказывала поэту, что отдает книги переплетать в красный сафьян с золотом, иные же велит в шелк оборачивать. Заранее смеясь, Екатерина показала ему томик Рабле:

– - До чего же хорош! Когда настроение дурное, я его грубости прочитываю охотно и веселюсь небывалой сочности слога...

Петров никак не ожидал, что он, из-под скуфейки выползший, попадет в "кабинетец" самой императрицы. Бедняга ведь не знал, что не ему одному честь такая: Екатерина любого свежего человека протаскивала через эту угловую комнату дворца, дабы, непринужденно беседуя, выявить глубину знаний, узнать о вкусах и пристрастиях... Женщине нравилось в Петрове все-внешность, склонность к языкам иностранным, живость в движениях. Она спустилась с поэтом в дворцовый садик, гуляла там, рассказывая:

– - Библиотекарем у меня грек Константинов, зять Ломоносова, ленивейший человек в деле проворном... Я возьму вас к себе на его место, обещаю в году тыщу двести рублей.

Мечта о собственной карсте загрохотала колесами, уже совсем близкая, раззолоченная и зеркальная. Екатерина, наклонясь, взяла с куста гусеницу, и она колечком свернулась на ее ладони.

– - Неужели умерла?
– - огорчилась императрица.

– - Что вы! Можно сразу оживить.

– - Каким же образом!

– - А вот так, ваше императорское величество...

С этими словами Васька плюнул в ладонь императрицы. Червяк и правда ожил, шевелясь. Но зато сразу умерли женские чувства Екатерины к невоспитанному красавцу. Она вытерла руку о подол платья и велела Петрову ступать к Орловым.

– - Передайте, что вашею одой я вполне довольна. Скажите, что вы уже в моем штате-переводчиком и библиотекарем.

От себя она наградила его золотой шпагой. Алехан же дал поэту шкатулку, в которой гремели 200 червонцев, и Петров сразу припал к его руке, целуя... Алехан при этом сказал: