Федор Алексеевич

— Это чтоб не заживались долго, — предположил Никита Зотов.

Казаки сразу занялись устройством коновязи, поскольку её при стане не было. Наносили соломы и коням и на ложе, разбросав предварительно по полу сарая наломанных будыльев полыни.

— Это от блох, — пояснил сотник.

— Я думаю, при таком холоде блохи быстрее нас разбегутся, — отвечал Тяпкин, однако возражать не стал, хотя от сухой полыни поднялась в сарае горькая пыль.

И если полыни казаки наломали даром, то за солому татарин потребовал плату. Пришлось платить. Тут же было объявлено послам, что здесь ничего даром получать они не будут. Все должны покупать — питание себе и корм коням.

— Только за воду не надо платить, — не то пошутил, не то с сожалением, что упущена такая статья дохода, проговорил татарин. Просто рядом протекала речка, и устанавливать плату за воду было бессмысленно. На следующий день явился пристав и объявил, что их ждёт хан.

— То добрый знак, что нас не задерживают, — сказал Зотов.

— Погоди, Никита, сглазишь, — отвечал Тяпкин. И как в воду смотрел.

До ханского дворца было недалече, где-то около пяти вёрст, но когда они явились на подворье, пристав объявил им:

— Прежде чем идти к хану, вы должны представиться ближнему человеку его, Ахмет-аге.

— Не бывши у ханова величества, — отвечал Тяпкин, — и не вручивши ему грамоту великого государя, мы по другим дворам волочиться не станем. Нам — послам царского величества — сие не пригоже.

— Если вы так станете с нами говорить, — вскричал пристав, — то грамоту мы у вас отнимем силой.

И хотя пристав при этом выпучивал глаза, стараясь напугать послов, на Тяпкина это мало действовало.

— Ты зенками-то не крути, — осадил он пристава. — Грамоту государеву нам велено вручать ханскому величеству, а не тебе. А пока где головы наши будут, там и грамота. Лишь убив нас, сможешь взять. А грозы твоей мы не боимся, потому как мы государевы люди и за нами войско царское.

Пристав посовещался с другими татарами и наконец сказал вполне миролюбиво:

— Ну хорошо, пусть один останется с грамотой на подворье, а другой сходит к Ахмет-аге повидаться, дабы обиды ему не было.

— Ну? — переглянулись Тяпкин с Зотовым. — Кому идти?

— Пойду я, — решительно сказал Тяпкин. — Я знаю, как с басурманами говорить надо.

Ахмет-ага в шёлковом золотисто-жёлтом халате сидел на ковре, опираясь на вышитые золотом подушки. Встретил посла высокомерной ухмылкой. Однако Тяпкин и вида не подал, что уязвлён этим.

— Здравствуй, Ахмет-ага! — приветствовал он татарина.

— Здравствуй, господин Тяпкин, — отвечал тот и, кивнув на ковёр, пригласил: — Иди, садись около.

Тяпкин нагнулся, скинул сапоги у порога и босиком прошёл на ковёр, присел по-татарски, поджав ноги. Сделал это быстро и легко, словно век этим занимался: знай наших.

— Почему ты и твои люди ослушались ханской воли? — спросил Ахмет-ага.

— Как мы могли ослушаться, если не слышали её?

— Но пристав тебе говорил, чтобы до хана ты пришёл ко мне.

— Пристав — не хан, Ахмет-ага. Он кричит, как простой пастух, так ханскую волю не выражают.

— У нас исстари ведётся, что все посланники, прежде чем идти к хану, бывают у ближних людей. Или ты считаешь, что прежде честнее вас посланников не было?

— Мы с прежними посланниками честью не считаемся. Если у вас прежде так и водилось, как ты говоришь, то мы вашего указа не принимаем, мы прежде всего исполняем государевы дела. Я во многих странах перебывал, Ахмет-ага, у многих великих государей, и нигде не повелось ближним людям от послов грамоты мимо государя принимать. Нигде.

— Но у нас свой обычай, господин Тяпкин.

— Плохой. Грубый обычай, Ахмет-ага. Он унижает ханское величество. А этого как раз ближние люди и не должны допускать.

Ахмет-ага понял, что этого Тяпкина трудно переспорить, сказал примирительно:

— Ну ладно, ладно. Ну вот ты пришёл ко мне, ну не съел я тебя, ну не убыло от тебя.

— Не убыло, Ахмет-ага. Напротив, мне приятно было с тобой познакомиться, — проговорил Тяпкин вполне дежурную дипломатическую любезность, хотя какая уж там «приятность» беседовать со спесивым басурманом.

— Вот теперь ступай к своим спутникам. И готовьтесь. Вас ждёт торжественная встреча у хана.

— Мы давно готовы уже, — поднялся Тяпкин с ковра.

— И ещё, господин Тяпкин, у нас не принято оскорблять слух хана жалобами.

— Ты думаешь, мы будем жаловаться на вашего пристава?

— Ну не только на него, скажем, на неудобства с жильём или с кормами.

— Ага, — догадался Тяпкин. — Я понял. У нас всё хорошо и всё прекрасно. Так?

— Именно так, господин Тяпкин. Я рад, что мы поняли друг друга.

Хан Мурад-Гирей хотя и был одет в ещё более богатые одежды, но оказался менее спесивым, чем его ближний человек. Так по крайней мере показалось Тяпкину, и начал он разговор не с выговоров, как Ахмет-ага, а с деликатных расспросов:

— Как изволили доехать, господин Тяпкин?

— Спасибо, хан, хорошо доехали.

— Как здоровье высокого брата нашего, царского величества?

— Спасибо, хан. Великий государь, слава Богу, здоров и надёжен.

— Как вас разместили?

— Спасибо, хан. Нас хорошо разместили.

— Покормили ли вас и коней ваших?

— Нас накормили, напоили, великий хан, — отвечал Тяпкин и не удержался, чтоб не подпустить шпильку — Мы сыты твоими милостями.

Никита Зотов с Семёном Раковичем только рот разевали, слушая признания своего старшего спутника. А от последней фразы его казак едва не рассмеялся, удержался через великую силу.

Видимо, и Мурад-Гирей вполне оценил ехидный выпад царского посланца, сразу закончил на этом расспросы. Церемонно приняв от Тяпкина царскую грамоту, хан не оборачиваясь передал её сидевшему справа от него ближнему человеку и пригласил царских посланцев пройти в свой кабинет. Это означало — торжественный приём окончен, пора переходить к делу.

Выпроводив из тронного зала, послов несколько задержали в передней. Задержка эта объяснилась, когда их провели в кабинет хана. Мурад-Гирей сидел уже за столом не в пышном ханском одеянии, а в тёмно-зелёном бешмете, и перед ним лежала развёрнутая царская грамота, с которой, судя по всему, он уже ознакомился. За спиной хана и по бокам расположилось семь ближних людей, и среди них был и Ахмет-ага.