Фельдшер XV века

Марфа пришла первой. Посидела у котла, укуталась платком, потом сказала:

— Это ты как в бане, только не голый.

— Я на это лишь улыбнулся.

Потом пришли и другие. Я измерял температуру на ощупь, слушал дыхание, поил, выдавал настойки. Самогон пошёл в ход как основа для растирок: добавил туда зверобой, дал старосте. Он попробовал — и за два часа уже сидел в седле, хоть и чихал на ходу.

К вечеру поток пошёл на убыль. Кто посильнее — выздоровел, кто послабее — лежал, но спокойно. Смертей не было. Паники — тоже. Впервые люди начали приходить ко мне не с опаской, а как в обычный лечебный дом.

А я стоял у котла, бросал щепотки трав и думал: да, это не больница. И не поликлиника. Но уже что-то вроде санчасти с печкой. Своей.

В тетрадь записал:

«День 35.

Заражение массовое, лёгкое.

Простуда. Симптомы: горло, чих, лихорадка.

Реакция: отвар, пар, растирки.

Настойка — помогает.

Никто не умер.

Первый случай “мини-эпидемии” пережит.

Аптекарь справился».

На третий день после вспышки простуды в избу зашёл человек, которого я раньше не видел. Высокий, в добротной одежде, но не боярин. Лицо выбрито, говорит внятно.

— Ты — лекарь?

— А ты кто?

— Зовут Игнат. Из Мартыново. Слыхал про тебя. Говорят, травы варишь, людей на ноги ставишь. И… самогон гонишь.

Я напрягся.

— Спирт. Для настоек.

Он кивнул. Посмотрел на полки, на банки с растворами.

— У меня отец. Старик. Раны у него. После медведя. Гниёт. Не заживает. Боярский доктор был — только плечами пожал. Я привёз его сюда. На телеге. У крыльца.

Я вышел — и правда, на повозке под тряпками лежал сухонький старик с повязками на боку. Слабый, но живой. Дышит. Глаза открыл — мутные, но осмысленные.

— Ты его привёз сюда? Один?

— Один, — кивнул Игнат. — Лучше уж тут, чем снова ждать чуда у наших знахарей. Ты — последняя надежда.

Я почувствовал, как где-то внутри всё сжалось. Ответственность, страх… и решимость.

— Вноси. Печь разожгу, воду согрею. Но знай — будет больно. Очень больно.

Игнат достал мешочек.

— Здесь — мёд, сало и медяк. Больше — потом. Помоги.

Я взял мешочек. Не из-за платы. Из-за того, как он смотрел. Не как на знахаря. Как на шанс.

Когда он ушёл греть печь и помогать, я посмотрел на банку со спиртом. Осталось чуть-чуть. Нужно будет гнать снова. А пока — действовать.

В тетрадь записал:

«День 36.

Приходец — Игнат, из Мартыново.

Раненый — гнойная рана, доставлен в деревню.

Лечение — на месте.

Спирт почти кончился.

Настойки — на исходе.

Слух пошёл. Надо быть готовым.

Я — аптекарь. Теперь — принимающий».

Глава 9

Проснулся рано, как всегда. За окном — туман. Воздух пах не дымом, а сырым мхом и землёй. Еще лето, но осень ползет как старуха — медленно, но верно. Дышится легче, но спина по утрам ломит сильнее.

На полу, возле печки, тихо стонал старик — тот самый, которого привёз Игнат. С вечера я вычистил рану, обрезал некроз, облил всё спиртом и замотал чистой холстиной. Больно ему было жутко, но он не кричал — только стиснул зубы и пробормотал что-то вроде молитвы.

Теперь лежал, спал. Значит — не хуже.

Я встал, развёл огонь, поставил кипятиться воду и сел с тетрадью. На корешке уже скапливается грязь, обложка потрескалась. Всё-таки бумага XXI века — не броня. Но пока держится.

«День 37.

Пациент — стабилен.

Температура ушла.

Рана тёплая, но не гниёт.

Игнат помогает.

Ваня учится.

Сам жив.

Печь цела. Настойки на месте.

Утро — мирное.

Странно, но хорошо».

С этой записью я впервые за всё время почувствовал, что… выжил. Не просто проскочил между капель. А прижился. Приняли. Бьют в дверь не криком, а просьбой. Не тащат силой — приходят.

Если бы это был квест, мне бы всплыло уведомление:

Достижение получено: Месяц среди живых. Награда — тёплый хлеб и уважение красавицы.

Я бы кивнул и нажал «ОК».

Старик, между тем, проснулся. Посмотрел на меня мутными глазами, шумно вздохнул.

— Это… ты, что ли? Доктор?

— Он самый. Как самочувствие?

— Ножом по боку водишь, а спрашиваешь… жив. Это уже не плохо.

Я усмехнулся. Он не бредит — уже плюс.

Проверил рану — гноя стало меньше, края не посинели. Значит, организм борется. Чисто промыл, обмакнул спиртовой настойкой календулы, сменил повязку. Он морщился, но терпел.

— Живучий ты, — сказал я. — Даже медведь не добрался.

Он только хмыкнул.

Вошёл Игнат, принёс воды. Подавал инструменты, молча. Я оценил — парень толковый. Не лезет, но наблюдает. И благодарность у него не в словах, а в делах.

Позже зашёл Ваня. Прямо с порога:

— Утром собрал чистотел. Где сушить?

— На верёвке, в тени. Головками вниз.

Показал ему, как размять цветки, чтобы не поломать стебли. Он слушал, записывал на дощечке углём. Потом помог мне вымыть руки, разложить травы по полкам. Уже не боится ни крови, ни запаха. И это за неделю.

— Скоро сам будешь врачевать, — сказал я.

Он посмотрел серьёзно.

— Не хочу, чтоб люди умирали, как бабка. Она бы… если б ты раньше был…

Я кивнул. Он не договорил — и правильно.

К вечеру старик задремал, Ваня ушёл помогать отцу. Я остался один. Печь потрескивала, полки благоухали сушёными травами, а в банке настойка мяты бродила в углу, будто злилась на весь мир.

В дверь постучали.

— Отворено, — крикнул я.

Вошла Марфа. В платке, с корзинкой.

— Вот тут… чабрец, мята, да корень солодки. Всё просушила, как велел.

— Спасибо.

— Как старик?

— Жив. Дышит. Уже шутит даже.

Она поставила корзинку на лавку, присела.

— Гляжу я на тебя, Дмитрий, и думаю: с чего ты вдруг в нашу глухомань? Не с неба же свалился?

Я чуть не поперхнулся чаем.

— Почти. Только не с неба, а как бы… издалека.

Она прищурилась.

— Издалека, говоришь. Ладно. Я тебя не спрашиваю. Главное, что ты добрый. И руки у тебя умелые.