Фельдшер XV века

— Спасибо… — прошептал он. — Я уж… попрощался с жизнью…

— А не дождутся. Ты нам ещё нужен. Кто же будет пацанов учить коров гонять?

Он слабо усмехнулся.

Когда я вернулся в избу, за дверью уже начинало темнеть. Ветер успокоился и на улице стало тихо, но у меня внутри всё ещё звенело от выброса адреналина. Второй серьёзный случай за два дня. Второй, когда смерть подошла вплотную — и отступила.

Я снял тулуп, отряхнул снег, прислонился к дверному косяку и просто выдохнул.

Марфа, всё ещё лежа на своём месте, посмотрела на меня с теплом и насмешкой:

— Что, опять кого спас?

— Старого пастуха. Сердце прихватило. Всё по классике: грудь, рука, челюсть. Нитроглицерин сработал. Еле-еле вытащил.

— И ты ещё стоишь? Сядь. Чаю дам.

Я сел. Даже не споря. Она кое-как поднялась на локтях, шевельнулась — тяжело, но уверенно. Я бросился помочь, но она махнула рукой:

— Сама. Надоело, что ты тут как наседка. Спасибо, что не пытаешься лечить меня компрессами на совиных перьях.

Она села, укутанная в одеяло, достала глиняную кружку с заранее настоянной липой и мятой. Подала мне.

— Пей. У тебя руки дрожат.

Я взял кружку. От неё шёл пар, пахло летом и теплом. Я отпил и молча смотрел, как Марфа сидит, чуть побледневшая, но живая, с искоркой в глазах.

— Ты… правда думал, что вытяну? — спросила она.

— Я не думал. Я делал. А остальное — от тебя зависело.

Она кивнула.

— Значит, мы с тобой теперь должники друг другу.

— Сдаётся мне, это у нас уже традиция.

Мы оба немного помолчали. В избе потрескивал огонь, за окном во дворе кто-то мимо прошёл, не заглянув. Впервые за много дней я почувствовал, как под ногами появляется нечто похожее на твёрдую почву.

Дом. Пациенты. Люди. Уважение. Жизнь.

И рядом человек, за которого я боролся, как за своего.

И который теперь — уже свой.

Когда Марфа уснула, я снова сел за стол, разложил листы. Пальцы чуть дрожали, но не от усталости — от того, сколько всего в этом дне было. От осознания.

Я взял ручку, открыл тетрадь и начал писать, не думая, просто фиксируя, как шло изнутри:

**«День 42.

— Пациенты:

• Марфа — послеоперационный период, стабильна, идёт на поправку.

• Василий, пастух — острый коронарный синдром, купирован, наблюдение.

— Инвентарь:

• Спирт — осталась одна банка.

• Травы — запас мятно-ромашковый иссякает.

• Нитроглицерин — 1 таблетка (использована).

• Люди — верят. Не все, но большинство.

— События:

• Визит боярского сына Матвея.

• Предупреждение: я теперь “на виду”.

• Признание — пока негласное, но ощутимое.

• Работы — всё больше. Но и смысла — тоже.

— Итог:

Я — жив.

Они — живы.

Значит, день прожит не зря».**

Я положил ручку, закрыл тетрадь. Подкинул поленце в печку. Потрескивание огня сопровождало меня до самой глубокой, честной усталости. Той, в которой нет страха. Только… спокойствие.

Глава 13

Меня разбудил грохот в дверь. Не стук — а настоящий удар, такой, что изба дрогнула. Я вскочил. Сердце уже знало: что-то случилось. Серьёзное.

На пороге стоял мальчишка, босой, в рубахе нараспашку, лицо в слезах и глине:

— Дядя доктор! Там… там Климов отец… Он ногу разорвал! Крови — море! Он… он теряет!

Я не стал расспрашивать. Схватил сумку и побежал за ним, даже не застёгивая ворот.

Он лежал у сарая, в луже, которая уже перестала быть просто водой. Земля под ним потемнела, запах крови бил в нос, будто это была бойня. Мужик — лет сорока, крепкий, румяный — теперь белый, как снег, только губы посинели.

Нога — почти напополам, резаная по бедру. Коса, старая и тупая, сделала свою работу. Артерия.

Я упал на колени, достал жгут. Перетянул — слишком высоко, но по-другому было нельзя. Кровь всё равно шла, медленно, но не останавливаясь. Рана — рваная, грязная, края обтрепаны. Я зажал, прижёг спиртом, начал работать.

Но глаза у него уже стекленели.

— Эй! Ты тут! — крикнул я.

Он дёрнулся, посмотрел. Без фокуса.

— Жена… — выдохнул. — Скажи, чтоб… не пилила косу…

Я не ответил. Уже не имело смысла. Давление ушло. Пульс — как тень. Спазм. Последний вдох.

Я сидел на коленях, с руками по локоть в крови, когда он умер. Не кричал. Не звал. Просто перестал быть.

Мальчишка стоял сбоку. Потом разревелся.

Я положил руку ему на плечо. Не знаю зачем. Просто, чтобы не быть одному в этот момент.

Я вернулся домой. Не мыл рук — просто стёр кровь о снег, пока шёл. Руки всё равно пахли ею.

Кровь впиталась в ногти, в кожу, в мысли.

В избе было тепло. Пахло сушёной мятой и печёными яблоками. Мир здесь не знал, что где-то рядом человек умер у меня на руках.

Марфа сидела на лежанке, в полусогнутом положении, поправляла повязку.

— Долго… — начала она, но замолчала, как только увидела моё лицо.

Я поставил сумку, присел на лавку, не глядя в её сторону.

— Не успел, — сказал я. — Глубокая резаная. Коса. Бедро. Много крови. Он умер у меня на руках.

Марфа ничего не сказала. Встала, с усилием подошла, села рядом. Тихо. Просто рядом.

— Он был ещё жив, когда я прибежал. Но… глаза уже уходили. Я жгут наложил. Давление не вернулось. Спирт влил. Кровь уже не слушалась. Всё было правильно. Всё как надо. Только поздно.

Марфа положила руку мне на плечо.

— Ты не бог, Дима.

— А для них — почти. Вот и в том-то всё. Почти. Пока я живых вытягивал — шептали, но верили. А теперь, когда не спас — начнут шептать по-другому.

— Пусть шепчут. Пусть боятся. Но ты всё равно останешься тем, кто был рядом. Кто пришёл. Кто не отвернулся.