Фельдшер XV века

Я кивнул. Не сразу.

Я сидел с ней, в этой тишине, под треск поленьев и слабое её дыхание.

И понял — мне тоже нужно научиться отпускать.

Позже, когда изба снова погрузилась в вечернюю тишину, я сел за стол. Сумка лежала раскрытая, бинты — в крови, и запах спирта смешивался с дымом от печки. Я достал тетрадь.

Долго смотрел на чистую страницу.

Потом всё-таки написал:

**«День 43.

— Случай:

Клим Трофимов, резаная рана бедра, артериальное кровотечение.

Прибыл на место — поздно.

Потеря крови — критическая.

Смерть — наступила через 7–10 минут после моего прибытия.

— Итог:

Первая смерть. Не от болезни, а от времени.

Не успел.

Не виноват. Но и не смог спасти.

— Реакция окружающих — тревога. Шёпот.

Я — всё ещё человек.

И смертен не только я, но и мои возможности.

— Вывод:

Жгут — сработал, но поздно.

Нужно готовить помощников. Учить.

Каждая минута решает. Один я — не справлюсь».**

Я положил ручку, закрыл тетрадь.

В первый раз за всё это время — почувствовал, что по-настоящему старею. Не телом. Душой.

Но завтра всё равно придут. И я открою дверь.

Глава 14

Иногда смерть кого-то другого открывает тебе глаза шире, чем твоя собственная боль.

Вчера умер человек. Не от чумы, не от огня, не от злого умысла. От того, что я не успел.

Он умер не в избе, не на поле боя, а в своей деревне. У себя дома.

И всё потому, что между его раной и моей помощью прошло слишком много времени. Всего пятнадцать минут — и вечность.

Я сижу за столом, черчу на старом куске бересты то, что в нашем мире зовётся словом структура.

Мне нужна больница.

Пусть не с плиткой и лампами, не с реанимацией. Но место. Пространство. Где будет лежанка, вода, тепло, инструменты. Куда принесут — и я смогу принять, не распахивая двери своей избы каждый раз как в чёртовом медпункте.

Мне нужны люди.

Руки. Глаза. Уши.

Ученики.

Ваня — молодец. Но он один. А деревня — не одна. Уже приходят с окрестностей. Сегодня — один. Завтра — пятеро. А послезавтра — эпидемия. И что я буду делать?

Надо учить. Всерьёз. Не просто как бинт накладывать. А как понять, где рана, где смерть, где спасение. Где нужен жгут, а где не трогать вовсе.

Я пойду к старосте. Поговорю. Попрошу выделить место. Помещение. Пусть сарай — переделаем. Пусть пустая изба — оборудуем. А ещё… я начну собирать людей. Женщин, парней, стариков, у кого ум ясный. Кого не пугает кровь.

Я назову это… не знаю как. Школой, может. Или просто «делом жизни».

Но одно я знаю точно: пока я один — я бессилен.

А если нас станет больше — мы сможем не только лечить. Мы сможем предотвратить.

Староста встретил меня у колодца. В руках — ведро, на лице — как обычно: ни улыбки, ни злости, только прищур наблюдателя. Он первым заговорил:

— После вчерашнего… ты, поди, не спал.

— Спал, — ответил я. — Час. Потом думал.

— Про смерть Клима?

— Про то, как сделать, чтоб таких смертей было меньше. Гораздо меньше.

Он поставил ведро и выпрямился.

— Говори.

Я коротко изложил всё:

— Нужна изба под больных. Не моя, отдельная.

— Нужны помощники. Несколько. Я начну их учить.

— Нужны запасы — чистые тряпки, вода, полки, инструменты.

— И чтобы никто не лез с разговорами про ведьмака, если кого не успею вытянуть.

Он выслушал молча. Потом вдруг произнёс:

— Будто бы просишь — а будто уже начал.

— Так и есть. Не прошу — говорю, что надо. Пока один — я бесполезен, Илья. А вы это вчера видели.

Он почесал бороду.

— Изба старая Пелагеи пустует. Та, что у опушки. Сухая, без крыс. Там бы и поставить койки.

— Подойдёт. Я сам приберу.

— А люди? Обучать — дело непростое.

— Ваня уже умеет накладывать повязки лучше многих. Значит, и другие смогут. Я сам отберу. Только не мешайте. И не пугайте. Пусть идут по доброй воле.

Он задумался. Снег поскрипывал под ногами.

— Ну что ж. — Он кивнул. — Делаешь дело. Я помогаю.

Но смотри, Дмитрий: раз начнёшь — назад дороги не будет.

— Я и не иду назад.

Он протянул мне руку. Мы пожали.

Изба Пелагеи стояла у самого края деревни, почти под лесом. Старуха умерла весной, и с тех пор дом пустовал — занавески свалились, в печи не топили, даже куры мимо проходили, как мимо мёртвого. Но стены — целы. Крыша не протекала. Пол не сгнил. А главное — окно выходило на юг, что значит: здесь всегда будет светло, даже в серый день.

Я вошёл. Пахло плесенью и пылью, но не смертью. Хороший знак.

Обошёл помещение. Одна большая комната, старая лавка у стены, печь с трещиной, пара глиняных кувшинов в углу. И пусто. Пугающе пусто.

— Ничего, — пробормотал я. — С этого и начинается порядок.

Я отворил окна, впустил морозный воздух.

Подмёл веником пол.

Присел у порога, достал тетрадь. Записал:

«Изба Пелагеи.

Назначение: лечебница.

Задачи на ближайшие дни:

— Проветрить, очистить.

— Притащить лавки, простыни, тряпки.

— Сделать полку под инструменты.

— Приготовить настойку календулы и зверобоя — минимум 2 банки.

— Сделать запас мыла.

— Принять первых учеников».

Я встал, вытер лоб. Воздух уже не казался мёртвым.

Пахло холодом, деревом… и началом.

Утром следующего дня я отправил Ваню по деревне. Сказал просто:

— Передай тем, кого считаешь толковыми: пусть приходят в старую избу Пелагеи. Сегодня — учу. Если не страшно.

К обеду пришли трое.

Первая — Акулина, жена мельника. Суровая, широкоплечая, с руками, будто сама мельницу на спине носит. Сказала:

— Коров резала, роды принимала. Не дура. Хочу понимать, что с людьми делать.