Феникс Его Высочества

Гвардейцы обращались к тюремщику «Тартарус». Не думаю, что это была фамилия, скорее кличка, прижившаяся настолько, что заменила настоящее имя. И она чертовски соответствовала внешности своего обладателя. Его изможденная сгорбленная фигура наталкивала на мысли о ходячих мертвецах, непропорционально длинные руки с крючковатыми пальцами казались высохшими ветвями дерева.

– Что, допрыгалась, свиристелка?
– злорадно подытожил Тартарус.
– Все вы, бабы, одинаковы. Вам половник доверять нельзя, не то что чужую жизнь. Тоже мне, телохранитель...

Он шумно фыркнул. Его дыхание отдавало чесноком и прокисшим пивом.

Я вскинула голову и уперлась взглядом в презрительно перекошенное лицо тюремщика. Скудное освещение не помешало мне рассмотреть его отчетливо: бледная, с желтоватым оттенком кожа напоминала пергамент. Налитые кровью глаза горели бешенством. Уголок рта нервно дергался. Настоящий повелитель подземного царства, ничего не скажешь.

– Не вешай на меня свой ошейник, - процедила я.
– Заботливую руку кусают только бешеные шавки. А того хозяина, что раздает пинки и подзатыльники, не станет терпеть самый преданный пес.

Тартаруса перекосило. Похоже, мой выпад достиг цели: наверняка его бросила женщина. А может, и не одна. Кто уживется с таким мерзким типом?

– Да ты хоть знаешь, с кем разговариваешь?
– зло прошипел Тартарус и схватил меня за грудки.
– Я сгною тебя в самом глубоком подвале. Отдам на корм крысам, ты...

Договорить ему не дали гвардейцы.

– Поосторожнее! Суд Императора еще не вынес вердикт. Пока она только лишь подозреваемая.

Тартарус скрипнул зубами, но вслух не высказал недовольства: ссора с гвардией чревата последствиями.

– На, подписывай, - он пододвинул ко мне электронное табло и стилус.

Я сложила руки на груди на манер Дэва и поинтересовалась:

– Что это?

– Протокол допроса, - погудел тюремщик.

– Но экран пуст, - возмутилась я.

Тартарус вытянул шею и глянул на табло. Довольно улыбнулся, обнажив щербатые зубы.

– Все верно. Твои показания записаны сюда.

Он похлопал по металлической коробке на своем конце стола.

Ну, нет, не на ту напал. Пусть я не отношусь к элите и грамотой владею плоховато, зато твердо знаю: нельзя ничего подписывать, не читая. Наверняка этот прощелыга все обстряпал так, что в записи показаний нет ни слова правды.

– Ничего не буду подписывать, пока не побеседую с Рафом.

Брезгливо, одним пальцем я отодвинула от себя табло. Глянула на гвардейцев: судя по их лицам, они мне мысленно аплодировали. Ловко, так чтобы не увидел Тартарус, один из них приподнял вверх большой палец и отчеканил:

– Мы доложим Рафу, что доставили подозреваемую, - последнее слово он подчеркнул.
– И скажем, кто осуществлял приемку.

Тартарус понял намек и натянул маску радушия. Вышло скверно: его улыбка больше напоминала оскал, а во взгляде читалась неприкрытая ненависть.

Стоило гвардейцам удалиться, как необходимость в вежливости совершенно отпала. Тартарус рывком поднял меня со стула и прохрипел, буквально уткнувшись в мое лицо:

– Все, тварь, теперь ты моя.

– Не думаю, - возразила я и отвернулась, зажав нос пальцами.
– Будь добр, отойди подальше.

Тартарус облапил меня по-медвежьи и потерся всем телом, красноречиво сообщая о своих намерениях.

Такого мерзкого ощущения я не испытывала никогда. В сравнении с тошнотворным тюремщиком ядовитый Гален - райский уголок. Но мне было, чем ответить на притязания.

Сдержав рвотный рефлекс, я ударила лбом в переносицу обидчика. Тартарус ослабил хватку и взвыл. Я не преминула воспользоваться моментом: обхватила его за корпус и перекинула через бедро.

Звук был такой, будто на землю шлепнулся мешок с камнями. Тартарус взревел, и на его крик прибежали с десяток других надзирателей. Быстренько сообразив, что произошло, они скрутили меня в бараний рог, нацепили наручники.

Не желая терять лицо перед подчиненными, Тартарус поднялся и сверкнул на меня глазами. Ощупал свой разбитый нос и, срывающимся от ярости голосом, приказал:

– Отведите ее на цокольный этаж, в погреб. Морозный воздух быстро собьет с нее спесь...

«Да куда угодно, - чуть не застонала я.
– Только подальше от этого типа».

Мена повели по узким коридорам, напоминавшим крысиные ходы. Дабы позлорадствовать и потешить свое в уязвленное самолюбие, Тартарус отправился следом. Его тяжелое смрадное дыхание шевелило волосы у меня на затылке.

Чем ниже мы спускались, тем сильнее я ощущала холод. Полуразрушенные каменные ступени чуть ли не крошились под моими ногами. Нетронутая паутина и толстый налет плесени свидетельствовали о том, что эту часть тюрьмы посещали нечасто.

Добравшись до неприметной двери, обитой железом, Тартарус отстегнул от пояса связку ключей. Выбрал самый большой и ржавый и отпер им камеру.

– Добро пожаловать в чистилище, - ехидно сообщил он мне.

С меня сняли «браслеты» и втолкнули в камеру. Дверь тут же захлопнулось, и ключ со скрипом провернулся в замке.

Уровень пола камеры был намного ниже, чем в коридоре. От неожиданности я потеряла равновесие и упала. В последний момент успела сгруппироваться и смягчить удар руками.

Пол камеры покрывала тонкая корка льда. Воздух был холодным и колючим, он врывался в легкие мириадами острых игл, вымораживал внутренности. Отопление в этой камере не было предусмотрено.

– Холодно ты встречаешь «гостей», Тартарус, - прохрипела я и погрозила кулаком захлопнувшейся двери.

В камере воцарилась кромешная тьма. Наощупь я добралась до узкой лежанки, вскарабкалась на нее и подтянула колени к груди. Почувствовала себя погребенной заживо в мрачном заброшенном склепе. Отчаяние запустило острые когти в мое сердце. В носу предательски защипало, на глаза навернулись слезы.

Но сквозь пелену уныния и страха пробивалось единственное чувство, не дававшее мне сложить оружие. Дэв, его боль была гораздо сильнее моей. Он страдал, и я не могла его подвести.

Прижала ладонь к груди - к тому месту, где под кожей «жило» «клеймо». Сосредоточилась и отправила мысленный сигнал Дэву: жди, я обязательно приду за тобой. Чего бы мне это ни стоило. Не построили еще таких стен, что удержат окрыленную душу. Если понадобится, разнесу эту тюрьму по камню, но не остановлюсь. Любовь сделала меня всесильной.