Феникс
Шрифт:
– Эй вы, рядовой, как вас там?!
– кричит Иван Карлович, сложив ладони рупором.
– Сею же минуту перестаньте дергаться, закройте глаза и даже старайтесь реже дышать!
– Рядовой Попугаев!
– орет подъесаул Бубнов, оказавшийся под рукой, так, что я вздрагиваю.
– Ты слышал приказ?! Стоять смирно!.. то есть висеть смирно!
– Командир!
– выкрикивает Иван Карлович, хватая подъесаула за грудки.
– Прикажите вашим людям открыть огонь по домику! Скорее! Ради всех святых!
Бубнов пятится назад, увлекая за собой ученого и, как недовольная лошадь, косит на меня глазом. Казаки бряцают оружием.
–
– рявкаю я голосом, не уступающим по мощности голосовым связкам подъесаула.
– Дурак, вы не понимаете!..
– набрасывается на меня энтомолог.
Я довольно-таки грубо отбрасываю от себя закатившего истерику ученого. Ботаник Полуньев и зоолог Фокин едва успевают подхватить под руки своего коллегу. Мне некогда расшаркиваться в любезностях пред ними, я бросаю взгляд под кроны деревьев, где висит зеленый вигвам, и ужас ледяной волной окатывает меня с головы до пят. Сплетенный из веток "люк" откидывается в днище "вигвама" и повисает на петлях, сделанных из того же материала, что и веревочные лианы. В тот же миг из темного отверстия выскакивает, как чертик из коробочки, страшный как смертный грех, чудовищно огромный ПАУК. Антрацитово-черный, мохнатый, с длинными когтистыми лапами. Он стремителен, точно молния. В какие-нибудь две секунды он, кинувшись вниз головой, пробегает по своим веревкам, выпуская из конца брюшка страховочную паутину-стропу и так же неожиданно замирает, повиснув над человеком смертельной опасностью. Согнутые в суставе хватательные клещи раздвинуты, готовые нанести жертве молниеносный губительный удар. С острых, как бритва, хитиновых крючьев капают янтарные капли яда. Стрелять, конечно же, поздно и не безопасно для человека. Как ни прицеливайся, а человек все равно попадает в сектор обстрела. У меня от слабости подгибаются колени. Я понимаю, какое преступление опять совершил. Из-за своего дешевого снобизма погубил человека!
– Солдатик, миленький, только не шевелись!
– вою я тонким голосом, в наступившей гробовой тишине мой жалкий голосок звучит отчетливо.
Не ведаю, слышит ли меня рядовой Попугаев, но висит он совершенно неподвижно с ужасным зеленым лицом, а из штанов бедняги ручьем льется его молодая горячая моча.
Паук как-то нервно-быстро трогает своими передними более короткими лапами голову солдата, покрытую кепкой с большим козырьком. Может быть, неживой материал собьет хищника с толку, надеюсь я. Чувствуют ли пауки запахи? Судя по всему, да, и на большем расстоянии. В таком случае блюдо, к которому он примеряется, пахнет совсем неаппетитно. Правда, это на мой взгляд.
Все тридцать два человека, включая и рядового Попугаева, цепенея от страха, думают только об одном: поверит или нет? В двух больших и шести маленьких глазах паука совершенно невозможно что-либо прочесть. В них не отражается абсолютно ничего - ни искорки света, ни блика. Глаза черны, пусты и оттого кажутся еще более ужасными. Поверит или нет? Все зависит от поведенческого клише его вида и особенностей личного характера данного животного.
Этот поверил. Кажется. Черные мохнатые лапы еще раз мельком пробегают по голове и плечам жертвы, и паук пятится, отказывается есть дохлятину. Поверил! А мог бы не поверить, но если сейчас Попугаев сделает хотя бы малейшее движение - его уже ничто не спасет. Черное чудовище - кошмарное порождение Пермского периода - разворачивается на 180 градусов так быстро, что мы и глазом моргнуть не успеваем. И вот он уже с той же проворностью бежит вверх, к своему домику, на ходу подбирая страховочную паутину, благо лап ему хватает на все виды работ одновременно.
– Бубнов!
– зову я.
– Кто самый меткий стрелок у тебя?
– Я!
– отчеканивает подъесаул без ложной скромности.
– Попадаю в карту с десяти шагов... в масть.
– Тогда - огонь, - приказываю я тихим голосом, словно боясь спугнуть удачу.
Подъесаул рукавом вытирает с лица пот, застилающий глаза, берет АКМ на изготовку, переметнув его ремень через руку, передергивает затвор. Широко расставив ноги, прицеливается, задрав голову и оружие кверху. Из такого положения очень нелегко стрелять. Бубнов чуть подается вперед, сгорбившись, нажимает гашетку. Хлесткая очередь ударяет по ушам. Ду-ду-ду-дут! дуф-дуф!
– автомат сильно толкает в плечо худого подъесаула, но тот - жилист, ловок, умело гасит
– воспользовавшись запасным выходом, бросается бежать вверх по веревке-лиане в спасительную крону лепидодендрона.
– А-а! ... твою мать!
– рычит Бубнов и выпускает по беглецу длиннющую очередь, полностью опорожнившую рожок. Целая груда дымящихся пустых гильз со звоном падает к нашим ногам, а вражина живехонький улепетывает по кронам деревьев, только лапы мелькают. Все восемь штук.
– Вот же тварь, убёг...
– стонет подъесаул, чуть не плача, опускает бесполезный автомат дулом к земле.
Но паук, оказывается, "не убёг". Он вдруг теряет резвость, движения его становятся вялыми. Потом лапы вообще перестают двигаться, и чудовище, ломая ветки своим весом, с шумом падает с дерева. Он ударяется о землю с тридцатиметровой высоты и раскалывается, как кокосовый орех, разбрызгивая по сторонам довольно неаппетитные свои внутренности.
– Отлично, парень!
– хвалю я подъесаула.
– Молодец, можешь рассчитывать на награду.
Он счастливо улыбается, но отвечает серьезно:
– Разве ж мы за награду...
– Ладно, ладно, награда для солдата тоже далеко не последняя вещь, - успокаиваю я своего зама, готовый расцеловать его - так у меня на душе сделалось хорошо.
– Ребята! Снимите меня отсюда, ради Бога!
– жалостливым голосочком просит оживший рядовой Попугаев.
– Отряд!
– радостно командует Бубнов.
– Пирамиду - строй!
Шесть человек самых сильных, крепких ребят становятся в круг, сцепляют руки. К ним на плечи взбираются четверо ребят средней весовой категории. Третий ярус живой башни, карабкаясь по спинам товарищей, образуют двое удальцов в весе "пера". У одного из них сверкает десантный нож, который он держит по-пиратски, - зажав зубами. Приняв устойчивое положение, ребята хватают висящего товарища своего за ноги и тянут вниз, ловко перехватывают руками, подтягивают к себе. Одежда Попугаева трещит и рвется в некоторых местах. Он стонет и жалуется: "Ой, рученьки мои бедные, сейчас они оторвутся..." - "Терпи казак - атаманом будешь", - говорит Тихон Тимурович из толпы. И вот - висящий уже в объятиях товарищей. Чтобы не прилипнуть к паутине-веревке, "пират" одной рукой опирается о голову бедного Попугаева, надвинув кепку ему на нос, а другой рукой, вооруженной уже ножом, режет паучью стропу. Режет он чуть повыше стиснутых, побелевших кулаков спасаемого, режет долго: крепкие канаты делает этот паучок.
Однако ж вскоре паутина, лопнув, взвивается кверху освободившимся концом, а рядовой Попугаев обрушивается внутрь пирамиды, поддерживаемый заботливыми руками товарищей. Пирамида за ненадобностью распадается, но довольно ловко, по цирковому. Бойцы, кувыркнувшись через головы, становятся на ноги. Попугаев спасен. Его поздравляют с освобождением из ужасного плена, хлопают по плечам, подбадривают, тактично не реагируя на запах, исходивший от него. Запах пережитого ужаса.
Я благодарю рядового Попугаева за мужество и стойкость (висючесть), проявленные в боевой обстановке, а потом, ни к кому конкретно не обращаясь, тихим зловещим голосом обещаю посадить в карцер на 20 суток по прибытии домой любого, кто посмеет обидеть злой шуткой Александра Попугаева. Ребята понимающе кивают головами. Между тем, освобожденный так и не был до конца освобожден. Проклятая паутина-веревка намертво приклеилась к его ладоням и оторвать ее возможно было разве что вместе с кожей.
– Попробуйте отмочить ее спиртом, - советует топограф Сергей Охтин.
Идея оказывается плодотворной. Вскоре руки парня уже вновь свободны и на редкость чисты. Коварную веревочку сжигают на костре. Да, мы развели костры, потому что, оказывается, уже наступило время большого привала - с обедом и отдыхом.
Место нам нравится. Можно сказать, что мы его отвоевали. Враг убит, и, поскольку большинство животных - существа территориальные, можно надеяться, что другие хищники сюда не сунутся. Пока, во всяком случае.