Флакон чувств

Глядя друг на друга, они просидели так несколько минут, что-то между их лицами колыхалось невидимой шторой, будто два призрака испускало шепот каждому в лицо, настаивая на том, чтобы оба бросили разыгрывать спектакль и взялись за нормальную человеческую жизнь.

– Я только хотела помочь, – наконец вырвалось из той. Эдмунд поднялся, отряхнул брюки, глубоко вздохнул, наверняка и в книгах тому научился, с иронией заметила та, не человек, а ходячий роман, такой же стертый, лишенный прошлого, наделенный лишь подобранными автором движениями и словами.

– Моя сестра… – Начал тот, но тут же замолчал, махнув рукой, и принялся вновь расхаживать из угла в угол более энергично и оттого напряженно. Над ним будто повисла маленькая черная тучка, шипящая электрическими разрядами, но не метающая молнии.

– Что с вашей сестрой?

Собравшись духом, он замер перед девушкой в деловитой позе, требующей правдивых объяснений.

– Лечащий врач сказал, что никакой сестры у меня нет, что он по ошибке перепутал вас с моей сестрой.

– Мне очень жаль.

– Как это вышло?

– Я не знаю, Эдмунд… Если бы я только знала, – неумело лгала та.

– Я не могу вас видеть. Мне больно… Каждый раз, когда я смотрю в ваше красивое лицо, мне кажется, будто я вижу перед собой родную сестру, своего спасителя, что заберет меня, расскажет правду, но, в сущности, я, обманутый, вижу незнакомку, не знающую правды…

Голос его все повышался и повышался – лицо багровело – пока не оборвался оглушительным топотом. Комната буквально затряслась, дверь шкафа-витрины скрипуче открылась, на пол обязательно посыпалась бы посуда, если бы та только стояла на пустынных полках… Эбигейл от испуга втянула голову в плечи и мгновенно сжала глаза. Худенькая, беззащитная женская фигурка – изящное хрустальное изваяние, воцарившееся среди мира промозглого до костей и погрязшего в грязи от собственных слез, что льются из-за ран от осколков разбитых мечтаний и сердец, – не имела ни единого шанса против разъяренного хищника. Ее ногти от страха впились в покрывало как в мягкую плоть, оставляя глубокие следы.

Флоренс гневно отстучал каблуками до окна. Сцепил руки за спиной. Смотрел куда-то высоко, туда, где парили вечерние облака, верно сохраняющие девственную белизну, несмотря на попытки солнца испачкать ее оранжевым, желтым, розовым…

– Извините, если напугал, – грубо бросил тот, лишь бы отделаться поскорее.

– В какой-то момент мне показалось, что вы меня ударите.

– Нет-нет-нет, – затараторил тот, оборачиваясь. Для неподвижной Эбигейл он стоял за спиной, но она чувствовала, как тот готов вот-вот кинуться то ли с лаской, то ли со злобой. – Я бы вас ни за что не ударил бы! Это бесчеловечно…

Моментальный переход от эмоции к эмоции, будто переключение передач машины: только что горел ненавистью, сотрясая топотом комнату, а теперь маленький ребенок, ткнутый носом в собственную злобу, зарыдал, испугавшись проявления собственной озлобленности.

Воздух в номере вытеснила зажимающая нос духота. Помещение будто бы пропиталось пылью, что витала повсюду и комками забивала ноздри, однако комната, как уверяли администраторы, убиралась утром.

– Откройте окошко, пожалуйста.

Он распахнул окно настежь – из темнеющей улицы, впрочем, свет на ней все еще лежал в изобилии, в комнату вспорхнул мотылек, ведомый мизерным желанием или смыслом жизни приблизиться к свету. Беззвучное порхание крыльев неровными кругами носило невесомое тельце насекомого вокруг дешевой люстры с тремя желтыми лампочками. Эдмунд внимательно улавливал каждое движение букашки, а когда та, опалив крылья, свалилась на пол осенним листом, Флоренс поднял ее и выбросил в окно на свежий воздух.

– Счастье чувствовать, – начал тот, устало присев на кровать рядом с девушкой, – что ты не один в этом мире, что есть еще, как минимум, одна какая-нибудь жизнь в пределах этих четырех стен, которая борется и не сдается, настойчиво идет к концу, будь то мотылек или затаившийся убийца. Каждый преследует неведомую цель: какую – никому не понять, даже тем, кто их преследует. Мы зародились из неведомо чего – из какого взрыва, из какой пустоты? – и для неведомо чего, мы сами конструируем смысл, потому как только в том есть не бездумное порхание вокруг лампочки-солнца. Эбигейл, ради чего я настырно боролся? Бился о лампочки, обжигался и взлетал вновь? Но ты не знаешь, можешь не отвечать…

– Но я могу рассказать тебе о собственных целях. Тебе на долю выпала огромная возможность начать жизнь с начала. Взять за те дела, за которые не мог тогда, потому что…

– А я не считаю свое горе благодатью. Да кто я теперь?

Он поднялся. На кровати сохранилась небольшая вмятина. Покрывало измялось. Громкие шаги возобновились.

– Нет! Это просто невозможно! – Вновь спохватился тот, театрально выдирая короткие волосы из головы и принимаясь расхаживать подобно изголодавшейся большой кошке, запертой в клетке. – Я ненавижу его! Ненавижу! Как можно было перепутать непойми кого с родной…

– Но я же не виновата в этой ошибке! – Неожиданно вспылила Эбигейл приподнявшись. Однако, ярость ее в мгновение перешла в стыдливость.

Порыв женской злобы прервал Эдмунда, тот посмотрел на девушку со стороны так, будто тому нагло врали в лицо, надеясь хоть так спасти дряхлую шкурку подлеца.

– Да кто вы вообще такая? – Возмущенно прошипел тот.

– Вы хотели со мной познакомиться.

– Господи, да что вы заладили одно и тоже? Сломанный граммофон. Выдайте уже что-то новенькое!

– Вы мне не безразличны. Мне кажется, что я могу вам помочь, хотя бы на первых порах.

– Ну, хоть что-то, уже лучше.

Он, обессиленно плюхнулся на кровать рядом с девушкой так, что та чуть-чуть подскочила. Предчувствуя приближающуюся к точке кипения мужскую злобу, Эбигейл побледнела настолько, что, если бы ее лицо покрыли бы черными точками, то кожа ее запросто сошла бы за космос, только неправильный, перевернутый вверх дном, в котором звезды испускают мрак, борющийся с пространством цвета молока. Она мысленно уверяла себя в собственной безопасности, зная, что ничему плохому случится не под силу, что приспешник кровожадного гения только она. Когда-то она делились с подружкой-коллегой собственными выводами: человеческое существо тяжело предсказуемо – всплески неконтролируемой агрессии способны разрушительной волной задеть невиновных окружающих. Ярость застилает взор омерзительной блевотой, от которой только сильнее тошнит, и не обладает ни каплей человечности. Она возникает в виде защиты, переквалифицирующейся в нападение, разрывающее как физически, так и духовно. Грани самообладания тоньше только что образовавшихся на озере ледяных корочек, а ярость обладает эффектом привыкания, как наркотик. Вот оттуда и произрастает жажда к убийствам и насилию. Умение контролировать эмоции – дар. Во всем, даже в любви, необходимо оставаться умеренным, ведь любое чувство есть одновременно и лекарство, и погибель.

Пересилив страх, Эбигейл подняла опущенную голову: рядом, справа, буквально в нескольких дециметрах, сидел мужчина, – чистое полотно – из которого она могла создать романтика, о котором мечтает с детства каждая девушка до столкновений с первыми разочарованиями, однако мозг не покидала одна истина: чем больше она вкладывает собственных идеализированных качеств в эту мужскую голову, тем сильнее у нее самой же будет развиваться материнские чувства, которые затем же и передавят ей горло ногой. Чувство превосходства, доминирования безудержно прогрессирует во время воспитания, выталкивая пинком, к чертикам, истинную любовь между мужчиной и женщиной, которые окрашивают свои черно-белые поля души в краски тесной близости тел ночью или ранним утром, когда солнышко первыми лучами ласкающе заглядывает в окно и нагло распускает светлые щупальца по одеялам, подушкам и коже, тормоша сладкий сон, из которого не хочется выбираться.

Она признала в подопытном того самого мальчишку из полузабытого детства, в которого однажды влюбилась, и с каждой секундой все больше и больше уверяла себя в том, чтобы через время ужиться с той мыслью и по-настоящему признать его, позабыв о предшествующих сомнениях.

– Надо проветриться. Мне нужен свежий воздух.

Внезапно затихший голос буквально вырвал девушку из раздумий, которые кружили облачком, огораживая от любых колебаний внешнего мира.

– Можем провести вечер в кафе.