Формалин

Слишком много.

Ругнулся под нос.

В этот раз он переборщил.

На кране, на белой плитке, на полу - везде алые капли. Руки Дилана трясутся от напряжения. Ему не хочется, чтобы кто-то видел это. Особенно Кэйлин. Она не должна думать, что он - ненормальный.

О’Брайен хотел завязать с этим, но это подобно наркотику. Ты чувствуешь наслаждение, когда водишь лезвием по коже. Тебя захватывает ощущение, словно все проблемы вытекают из тебя вместе с алой жидкостью.

Которой сейчас слишком много.

Дилан оправдывается, бубня, что просто хотел умыться, но рука сама полезла в карман. Он не хотел. Хватает полотенце. У него начинается паника. Зрачки бешено носятся по стенам и полу. Он вытирает кровь, оставляя пятна.

Парень не может перебороть себя. Сложно устоять перед тем, что приносит тебе удовольствие.

Садится на пол, начиная обматывать полотенцем руку. Кровь продолжает сочиться. Дилан моргает, облизывая губы. Это нехорошо. Очень нехорошо. В его глазах мутнеет, а голова начинает кружиться, но это от плохого сна. Он не помнит, когда последний раз нормально высыпался.

Прикрывает глаза, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, но учащенное сердцебиение мешает, поэтому парень распахивает рот, как и глаза, чувствуя ноющую боль в руке, которая отдается даже в кончиках пальцев. Сжимает ладонь в кулак, отчего поток крови лишь увеличивается.

***

– Это удивительно, - старушка произнесла эти слова неожиданно, заставив меня смутиться:

– Простите?
– Возможно, я прослушала то, о чем она говорит. Такое случается, если я далеко в своих мыслях. Софи ставит чайник на плиту:

– Удивительно, что спустя столько времени ты еще здесь.

Я слабо улыбаюсь:

– А что в этом удивительного?

– Дилан - невыносимый мальчишка! Грубый и весь из себя!
– Произносит, не скрывая эмоций. Я смеюсь, кивая:

– Да, есть такое в нем.

– И как ты его терпишь, хотя, я думала, что это его надолго не хватит.

– Почему?
– Прекращаю мылить посуду.

– Дело не в тебе, а в нем. Этот мальчишка охамел лет так в семь. Не пускал никого в комнату, раздражался, если с ним начинал говорить, он вообще не любил, когда его лишний раз трогают, - она тяжко вздыхает, вытаскивая кружки.
– Он слишком сложный.

Мое выражение лица, как и настроение, меняется:

– Знаю.

Старушка качает головой, вытирая руку об полотенце. Она задумалась:

– Когда Дилана сюда привезли, я думала, что смогу как-то заменить ему мать и отца, но из меня даже бабушка хорошая не вышла.

– Вам, конечно, виднее, но, как по мне, вы очень даже заботливая, - улыбаюсь, продолжая мыть посуду.
– Я так понимаю, весь дом на вас.

Она улыбается:

– Да, старик-то слег не так давно.

Я не могу перебороть интерес, поэтому спрашиваю:

– А что произошло? Почему Дилана привезли сюда?

Софи вздыхает:

– Ох, все было непросто. Отец Дилана - тот еще гулена, но при деньгах. Что-то мне подсказывает, что он был сутенером, хоть сам это и отрицает. Проблемы с законом и многие прочие недостатки. Он нас содержит, так что отказать ему в приезде не могу. Мать, что ж, это человек, который в стадии вечного поиска себя. Женщина не глупая, но ветреная. Бросалась из одной профессии к другой, в конечном итоге осталась ни с чем и вернулась сюда, хотя Дилан даже видеть ее не желает, - она села за стул, продолжая устало вздыхать.
– Знаешь, хоть и наделали они ошибок, люди они не плохие. Мать рвется к сыну, отец приезжает, тоже желая поговорить с ним, они платят за дом и за другие не менее важные нужды. Но и Дилана понять можно. Помню тот день, когда мать собрала вещи и уехала с новым ухажером, который обещал устроить её на работу в киностудию. Дилану было около восьми. Он вернулся из школы, а когда время подходило к восьми, обычно в это время мать возвращалась, он решил дождаться её. Сидел на кухне, в гостиной, потом выглядывал в окно. Если честно, мальчиком он был замкнутым всегда, практически не разговаривал ни со мной, ни с дедом, только с матерью, а в тот день заговорил со мной. Помню, как не могла заставить его лечь спать. Сказал, что будет ждать, после чего вышел на крыльцо и сел там, перекидывая мячик из одной руки в другую. Я наблюдала за ним из окна, понимая, что мать не вернется, но сказать ему - сердце разрывалось, - кажется, старушка смахнула слезу. У меня такое чувство, словно я узнала куда больше, чем должна была, но, услышав все это, поняла, что мы с Диланом не такие уж и разные.

Софи откашлялась, хлопая себя по коленкам руками, и встает:

– Поэтому, я была крайне удивлена, когда к нам на кухню спустилась молодая особа. У Дилана-то друзей не было, а тут раз и девушка, - она коснулась ладонью моей спины, улыбаясь. Я ответила ей тем же, включив воду.

Это всё объясняет его поведение и отношение к людям.

– Плюс ко всему, он вырос странным, - старушка не прекращала говорить.
– Мне кажется, он калечит себя.

Я напряглась, взглянув на неё.

– Я много раз находила в стиральной машине грязные полотенца, одежду, бинты. Они отстирывались только в холодной воде, следовательно, это была кровь. Дилан все время прикрывает запястья, свое тело, носит кофты, балахоны в теплую погоду, - ворчит.
– Не нравится мне это все, а я не могу на него никак повлиять. Он не слушает меня, и никогда не слушал.

Я выключаю воду, отводя взгляд:

– Знаете, я…

– Кэйли?
– мне показалось, что голос О’Брайена дрогнул. Парень вошел на кухню какой-то странный: бледный, мокрый, в серой кофте на молнии. Он потирает руки, опустив их:

– Мне показалось, ты ушла, - слабо шепчет, но я слышу. Хмурюсь, понимая, что Софи напряглась. На его мокрой футболке видны странные капли темного цвета. Я кладу тарелку в раковину, быстро направляясь к лестнице. Дилан нахмурился, повернувшись:

– Кэйли, - он заикнулся, ударившись боком об угол стола, но кинулся за мной, хоть его и шатало в разные стороны.

Я поднимаюсь, слыша зов парня за спиной.

– Кэйли, стой на месте!
– Он явно рассержен, но мне нужно проверить.
– Черт, да ты можешь просто остановиться, блять?!

Мое сердце начинает бешено колотиться, когда я ускоряюсь, подбегая к двери, за которой находится ванная комната. Дилан выходит на этаж, тяжело дыша. Я мнусь, но распахиваю дверь, замирая.

Стены, пол, раковина, тряпки, ванная - все, мать его, в крови. Зеленая ванная комната теперь горит ярким красным, алым цветом. Этот оттенок впечатывается мне в сознания.

Не могу закрыть рот. Медленно поворачиваю голову. О’Брайен стоит чуть дальше, опустив руки. Мой взгляд машинально скользит на его запястья. С кончиков пальцев на паркет капает темная жидкость. Парень часто моргает, сглатывая.

– Зачем ты… - Замолкаю, понимая, что странным образом не могу заставить себя говорить. Прикрываю тыльной стороной ладони рот, вновь взглянув в сторону ванной комнаты. Не могу понять своей реакции. Слезы сами рвутся наружу. Почему мне хочется плакать?

Одной рукой держусь за дверь, чтобы не упасть, ведь ноги становятся вялыми. Все тело моментально тяжелеет, как и мои легкие. Они словно наполняются жидкостью, не давая дышать ровно. Шмыгаю носом, пытаясь выдавить хоть что-нибудь из себя, но вместо этого вновь прикрываю рот ладонью, тихо скуля:

– Почему, Дилан? Зачем ты… - Глубоко вдыхаю через рот, пытаясь успокоиться. Оборачиваюсь, когда парень подходит. Видно, что он в тупике от моей реакции. Моя кожа покрывается мурашками, ведь раны его все еще открытые. Беру себя в руки, вытирая красные глаза, и опускаюсь на колени, дернув его за кофту. Парень корчится от боли, садясь напротив.

– Так, - мой голос иной, ведь пытаюсь сдерживать эмоции.
– Нужно, нужно, - повторяюсь, оглядываясь.
– Нужно что-то, чтобы обработать и перебинтовать, нужно, - не могу.