Фронтир

«Потом тебя уже не остаётся».

Да. Именно так, но это уж он сам решит. Потом.

Ковальский задумчиво повертел в руках пластинку с записью, что передала ему ирн. «Это послание». От таких подробностей не дождёшься.

«Кто же такая Золотце?»

Он помнил только то, как она его спасла. И как бросила умирать вместе со всеми. Он помнил только то, как она ему пела. Он помнил только их редкие странные диалоги. Её смех. И её лицо. Он не мог его забыть. А вот то, кто она была в его жизни, он как раз и забыл. Или это она сама попросила его забыть?

С лёгким щелчком запись заняла своё место в панели терминала.

Погас свет.

«А ведь она совершенно не изменилась, мы встречались так недавно. А вот я, насколько с тех пор изменился я?»

Он правильно сделал, что решил просмотреть послание один, без Духа и того другого, что в последнее время так любит задавать вопросы. Оно было адресовано только ему, Сержанту.

Здравствуй, Гость. Я долго думала, прежде чем записываться. За всю свою жизнь мне ни разу не приходилось так долго решать для себя, что правильно, а что — нет. У нас это обычно проходит проще, чем у людей. И вместе с тем сложнее. Когда мы были знакомы, там, на Альфе, ты ещё был обычным человеком, цельным и изломанным, счастливым и несчастным, сильным и очень слабым. Мне нравилось беседовать с тобой, гадать над загадками, что ты мне всё время подкидывал. И держать в голове одно. Человек, которого я изучаю, и, вместе с тем, сама пытаюсь чему-то учить, он скоро, ох, как скоро перестанет им быть. Станет чем-то другим. Да ты всё уже должен понимать теперь, Сержант. Я говорила тебе, что у тебя есть долг ко мне. Я недооценила тебя. У тебя есть долг перед всей Галактикой. Та скорбь, что ты пережил, та судьба, что тебе досталась, всё это часть расплаты за этот долг. Тебе повезло, ты живёшь так, как желал бы жить каждый, пусть тебе горько и больно. Однажды ты, спустя время, почувствуешь, что этот долг и есть вся твоя жизнь. И тогда ты простишь всех тех, кто участвовал в трагедии под именем Сержант…

Капитан оборвал воспроизведение и принялся искать самый конец записи. В душе что-то снова звенело, но он сидел и слушал с каменным лицом, не ощущая ничего. Он как будто это всё уже слышал. Теперь это часто с ним случалось. Он вдруг застывал, ощущая подступающую, захватывающую его волну… Вечности. Чувствовал, что ему больно, но боли никакой не ощущал. В такие минуты даже Дух куда-то скрывался, словно не желая присутствовать. Он тоже это уже когда-то пережил, перестал существовать человеком, что был так близок ему, Ковальскому, но стал в итоге воплощённой Целью, оставив остальные черты своего «я» где-то позади.

Он не будет ждать, когда волна схлынет. Он просто не станет слушать это до конца. Нужен лишь один момент, финал, постскриптум. Золотце не будет в обиде на него за подобное небрежение.

Вот.

…может когда-нибудь после этой нашей встречи ирны и люди начнут понимать друг друга. Не знаю. К чему всё идёт, не могу даже представить, но… передай Первому, что ирны — согласны.

Послышался едва слышимый вздох.

Прощай, Сержант. Я ухожу от тебя к своему ребёнку, которого я так долго ждала. Желаю и тебе заслужить покой. Это была Тсай-но Иирн, Слуга Слуг, голос ирнов в Совете Вечных.

Избранная! «Я только понадеялся, что мы друг друга поняли…»

Это было больно. На этот раз по-настоящему. До сердечного спазма, до впивающихся в ладони сорванных до крови ногтей. Ковальский машинально продолжал отдавать бортовому церебру «Эмпириала» инструкции, а сам тихо, очень тихо стонал. Но ведь можно было предвидеть! А вот теперь как раз дороги назад и нет.

«Почему всегда так получается, что если у человека есть кровоточащая рана, то каждый, кто есть вокруг, будет продолжать изо всех сил стараться её вновь поглубже ковырнуть!»

Когда Борис и Джим вернулись в свою каюту, они застали Ковальского замершим перед беспросветно-чёрной панелью терминала. Через всю диагональ смарткраски пробегала трещина, посверкивающая разрядами. Силовая матрица молчала, расколотая пополам неведомой силой. Из неглубокого пореза на виске человека капала кровь. Кулаки были сжаты.

Позвали группу технического обслуживания, а «пассажир», отказавшись от помощи, постарался быстрее покинуть разом ставшее для него слишком тесным помещение. В ответ на вопросительный взгляд парня в серо-голубой форме они лишь пожали плечами. Пусть техник занимается своим делом. А у него есть свои.

Паллов нашёл его на смотровой галерее. Трудно было понять, по какой прихоти конструкторы «Изабеллы Гриер» соорудили эту бесполезную палубу, но она единственная вплотную примыкала к внешней броне огненного колосса, так что отсюда, сквозь двухметровой толщины перестроенную монокристаллическую металлокерамику, два слоя таких же монолитных н-фазных переборок и внешний силовой экран было различимо пространство над центральным пассажирским шлюзом.

Если внимательно присмотреться, отсюда даже были видны крупные звёзды над краем сверкающей девственной белизной внешней оболочки корабля. Между звёзд деловито сновали каботажники, перемигиваясь искрами на концах силовых направляющих, поблескивая реверсным свечением экранов в когерентных пучках наведения. Мгновение, и очередная скорлупка скрылась из виду. Кажется, Паллов пришёл сюда с похожими мыслями.

— Тебе не кажется, что мы с тобой тут, на борту, единственные старики, а Паллов?

— С чего ты решил, что мы с тобой вообще старики?

Ковальский таким непривычным теперь, почти человеческим жестом дёрнул левым плечом, изобразив что-то не поддающееся формулировке.

— Вспомни, Паллов, сколько из тех, с кем я начинал, осталось в строю? Даже не среди нашего выпуска, а вообще. Инструкторы, младшие офицеры, кроме нас двоих, ещё два… нет, три человека. Но главным провалом последних столетий по-прежнему считается Альфа… главный провал СПК, да и всего Флота — это всё наше поколение, пережившее гибель Пентарры, и решившее, что за неё требуется кому-то отомстить. Два миллиарда человек, которые погибли вместо меня, так думал каждый из нас. И хотя именно у меня был к тому веский повод, я тоже считаю себя дураком. Мне подарили жизнь, которую я потратил на что? На бегство от самого себя. И вот, все мои друзья, такие же бойцы, мертвы или сгинули, а ничего не изменилось.

— Я много думал об этом, когда уходил в отставку. Но каждый решает для себя сам, не стоит ворошить чужую логику, у тебя довольно своей.

Паллов облокотился о поручень, вглядываясь в наружную черноту.

— Мы, наше поколение, сумели проделать огромный труд, который оценят наши потомки, которым уже не придётся разбираться со старыми проблемами, пусть борются с новыми.

— И ты ещё спрашиваешь меня, почему я считаю нас стариками? Паллов, оглянись, ты сам смотришь на всех этих Элементалов, как на расшалившихся детей, разница лишь в том, что ты одобряешь то, что происходит, а я — нет.

Паллов добродушно усмехнулся.

— А что, по-твоему, происходит?

— Третья Эпоха подходит к концу. Старый враг отступает и скоро отступит окончательно, человечеству надоело бояться. Оно уже сделало свой первый самостоятельный шаг, и в какую сторону он приведёт, боюсь, не знает сейчас даже Совет.

— А ты бы у них спросил. Тебе, в отличие от меня, они ответят. Они любому отвечают, но тебе — ответят честно.

Ковальский с какой-то особой горечью покачал головой.

— Это не поможет.

— Ну, как знаешь. Тем более, что ты умудрился попасть на борт единственного корабля-прим, где нет ни единого Избранного. Тебе этим приглашением что-то явно хотели сказать.

— Ещё бы понять, что. Хотя мне и без них хватает загадок. Я отстранил их командира, и до сих пор опасаюсь, что неверно оценил ситуацию. Они сильны в субординации, куда там обычным флотским, и я не думаю, что пилот Скайдре что-нибудь эдакое выкинет, но меня пугает то, что текущую ситуацию на этом корабле, похоже, никто до конца не понимает и потому не контролирует. И я, хоть и ввязался, в первых рядах непонимающих.