Фуше
Шрифт:
Наполеон, уже находясь в изгнании на о. Св. Елены, поведал генералу Гурго обо всем этом следующее: «Фуше, — сказал император, — осмелился говорить с Жозефиной о разводе, как будто я просил его о помощи! Он поступил так из самомнения. Когда я принял решение, я сказал Жозефине: «У вас есть дети, у меня — нет. Вы можете понять, что мне необходимо принять меры для упрочения династии. Для этого я должен развестись и жениться вновь. Это будет выгодно и вашим детям. Слезы бесполезны. Интересы государства превыше всего. Вы должны подчиниться…». Я не нуждался (в услугах) Фуше. Он всегда изображал себя человеком, боровшимся против моих желаний, в то время как из всех прочих министров он был наименее склонен противиться моим желаниям»{554}. Свидетельство Наполеона дополняет другое свидетельство — воспоминания Гортензии Богарне. В своих мемуарах Гортензия пишет: «Моя мать рассказала мне, что министр полиции Фуше сообщил ей, что вся Франция желает, чтобы император развелся и что, рано или поздно, император должен будет подчиниться общественному мнению, Фуше даже зашел столь далеко, что показал моей матери черновик письма, которое он советовал ей написать Сенату и попытался убедить ее сделать первый шаг к… разводу». Далее Гортензия называет Фуше «одним из наиболее горячих сторонников
В истории с разводом удивление вызывают три обстоятельства: во-первых, отрицание Наполеоном каких бы то ни было распоряжений Фуше по поводу развода с Жозефиной; во-вторых, непонятная заинтересованность Фуше в осуществлении этой идеи; в-третьих, то чисто символическое негодование, которое вызвало вроде бы непрошеное усердие министра полиции у императора{556}. Все названные обстоятельства неизбежно приводят к следующим заключениям: Фуше в этом деле, несомненно, был не автором, а исполнителем повелений императора французов (кстати, и г-жа де Ремюза и граф Лавалетт прямо указывают на это в своих мемуарах, утверждая, что «Фуше руководствовался в своем поступке приказанием свыше»{557} и что «предложение (о разводе)… было сделано (им) по приказу Императора…»{558}. Как всегда, он хотел выглядеть преданным и верным, чем и объяснялась его бурная активность в устройстве развода своего суверена. Этим же объясняется и то, что он, Фуше, никак не ощутил немилости Наполеона, кроме устно высказанного им «недовольства».
Гораздо серьезнее для Фуше по своим последствиям оказалась его попытка вмешаться в англо-французские переговоры о мире в 1810 г. Вторгаясь в сферу внешней политики, Фуше явно брался не за свое дело. Как всегда, он шел на это из «лучших побуждений». В мемуарах герцога Отрантского можно найти утверждение о том, что он желал видеть управление империей более «отеческим», мягким. Но для этого, рассуждал министр полиции, нужен всеобщий мир. Какой же должна стать Европа, достигшая долгожданного мира? «Система Фуше, — пишет Тибодо, — состояла в том, что Французская Империя должна была господствовать на европейском континенте, но без флота и без колоний, а владычество на морях и в остальном мире должно было перейти к Англии»{559}. Насколько точен Тибодо в передаче деталей плана европейского мирного урегулирования a lа Фуше? Пожалуй, лучше всего на этот вопрос ответил сам герцог Отрантский. Еще в декабре 1808 г., беседуя с приехавшим в Париж доверенным лицом императора Александра I графом В. П. Кочубеем, когда в разговоре речь зашла о Великобритании, Фуше сказал: «Если бы у нее (у Великобритании) не было мании господствовать на морях и не позволять никакой другой нации заниматься торговлей, то с ней прекрасно можно было бы прийти к соглашению…»{560}. В «откровениях» Фуше одному из «молодых друзей» российского самодержца важна как раз концовка приведенной фразы. Замечательно, что даже в разгар Испанской войны и в канун войны с Австрией (а во всем этом Англия принимала большое, а в случае с Испанией и непосредственное участие), герцог Отрантский был убежден в возможности соглашения с Великобританией.
«План Фуше состоял в том, чтобы войти в секретные переговоры с англичанами и, если все обернется хорошо, сообщить о результатах Наполеону, который, искренне желая мира, не только простит его, но еще и будет ему благодарен»{561}.
Выработав свой собственный план европейского «умиротворения», Фуше решил прозондировать положение дел в Англии, где произошла смена министерства и пришли к власти более умеренные деятели, использовав с этой целью своего давнего знакомого, известнейшего капиталиста Габриеля-Жюльена Уврара, этого, по выражению Л. Маддена, «Бонапарта финансов»{562}. «О г. Увраре, — вспоминал Бурьенн, — можно то же сказать, что Бонапарте говорил о самом себе: жизнь его была действительно борьбою… Уврар сказал мне, что до 18 брюмера он имел у себя шестьдесят миллионов, не будучи никому должен»{563}. Уврар был хорошо известен императору и, как отметил Паскье, «всегда находился в конфликте» с ним{564}. Почти одногодок Наполеона (он родился в 1770 году) Габриель-Жюльен был приметной личностью. Как и многие нувориши, он сколотил свое громадное состояние с помощью спекуляций, гениальных финансовых афер, «легально» грабя государство, поставляя продовольствие союзному Франции испанскому флоту еще с 1797 года. Наполеон всегда с большой подозрительностью относился к дельцам — обладателям многомиллионных состояний. В разговоре с Бурьенном он как-то заметил, что «если у человека столько денег, то он не мог приобрести их законным образом», и что «все эти люди опасны с их богатством…»{565}. Объясняя причину стойкой неприязни властелина к финансистам, Фуше писал в своих мемуарах: «казалось, будто он (император) страшится попасть от них в зависимость… Он совершил переворот 18 брюмера при помощи денег, которые дал ему взаймы Колло[81], и мысль об этом унижала его»{566}.
К Уврару же, помимо всего прочего, Наполеон имел еще и личные претензии. Дело в том, что однажды император пригласил к себе в Тюильри знаменитую актрису мадемуазель Жорж. Одновременно примадонну ожидал к ужину Уврар. Мадемуазель совсем было собралась во дворец, как тут ей передали записочку от Уврара. В ней банкир извещал ее, что если она окажет ему честь, посетив сегодня его загородную виллу — замок Рюэль, то она тотчас получит 100 тысяч франков. В итоге, Жорж отказалась приехать в Тюильри, сославшись на плохое самочувствие, а сама, тем временем, укатила в Рюэль. Наполеон, разумеется, немедленно обо всем узнал. На следующее утро, бравируя и явно не думая о последствиях, Уврар явился с визитом в Тюильри{567}…
Объясняя выбор столь своеобразного эмиссара для переговоров с англичанами, Фуше пишет о том, что, во-первых, политические предложения, возложенные на Уврара, могли быть легко скрыты под маской торговых операций; во-вторых, он прибегнул к помощи Уврара, «так как было немыслимо найти для столь деликатного задания человека, более поднаторевшего в делах и обладающего более вкрадчивым… характером»{568}. В помощь Уврару Фуше определил бывшего ирландского офицера и своего агента Франсуа Фэйгана{569}. Участником этой опасной интриги одновременно становится и Луи Бонапарт — брат императора и король марионеточного Голландского королевства. Считая себя настоящим королем, а не наместником императора французов в Голландии, Луи пытается спасти от окончательного
краха экономику «своего» королевства, изнемогающую под непосильным бременем «континентальной блокады»[82]. Единственное средство для этого — немедленный мир с Великобританией. В феврале 1810 г. Луи Бонапарт направляет в Лондон своего эмиссара. Им стал «один из первых банкиров в Европе»{570} — Пьер-Сезар Лябушер. По уговору с Фуше король Голландии призывает Англию заключить мир. Если же англичане не проявят склонности к примирению, угрожает Луи, то Голландия войдет в состав Империи{571}. В марте 1810 г. Лябушер появляется в английской столице еще раз, но теперь уже как неофициальный негоциатор, действующий от имени императора французов. Все попытки англо-французских переговоров в Лондоне зимой-весной 1810 г. терпят провал. Одной из главных причин неудачи лондонских переговоров, несомненно, было появление «параллельных» агентов (людей Фуше), сбивших с толку британское министерство. Английские государственные деятели не смогли разобраться, кто из многочисленных французских агентов является настоящим и полноправным эмиссаром Наполеона, с которым можно вести серьезные переговоры. Чтобы не ошибиться, англичане не стали вести переговоры вообще ни с кем и на всякий случай выслали из Великобритании как агентов Фуше, так и агентов императора{572}. Наполеону скоро стало известно об истинной подоплеке срыва мирных переговоров с «владычицей морей». Как утверждает герцогиня д’Абрантес, «козни» Фуше в Лондоне сумел раскрыть префект парижской полиции Дюбуа, который был, по ее словам, «оживленная хитрость» и к тому же всей душой ненавидел своего патрона{573}. Какую-то роль во всей этой истории, очевидно, сыграл и Камбасерес. Архиканцлер «клялся погубить Фуше, донес на него Императору и погубил его», — пишет, в частности, одна мемуаристка{574}.2 июня 1810 г. в Сен-Клу состоялось заседание совета министров, с первых же минут принявшее очень бурный и опасный для Фуше характер. В мемуарах самого Фуше все заседание в Сен-Клу свелось к двум-трем фразам императора и достойному ответу министра полиции на вопросы Наполеона{575}. Демаре, описавший это событие куда подробнее, сообщает о том, что Наполеон сказал, адресуя свои слова Фуше: «Итак, это вы — тот, кто решает вопрос мира или войны? Герцог Отрантский… вы заслуживаете быть обезглавленным на эшафоте». Обернувшись к министру юстиции, император спросил: «Что предусматривает закон относительно министра, ведущего переговоры с неприятелем помимо своего суверена?». Великий судья ответил: «Ваше величество только что сказали об этом; закон точен в этом отношении»{576}. Фуше не произнес в ответ ни слова. Здесь же, при всех, Наполеон приказал шефу своих жандармов Савари немедленно арестовать Уврара и препроводить его в Венсенский замок{577}.
На следующий день в Сен-Клу произошел разговор, описанный Савари в его мемуарах. «Ну, Савари, — сказал император улыбаясь, — нам предстоит одна необычная работа; я собираюсь назначить вас министром полиции. Имеете ли вы достаточно смелости для того, чтобы принять на себя обязанности, сопряженные с этой деятельностью?». «Я ответил, — пишет Савари, — что у меня хватит решимости, чтобы посвятить всю свою жизнь его службе, но что это дело совершенно чуждо моим занятиям. На это он заметил, что любое дело должно быть освоено в подходящее время»{578}. Так новым министром полиции стал Савари, герцог Ровиго. Рассуждая о его деловых качествах, Наполеон говорил: «Если бы я приказал Савари отделаться от жены и детей, я уверен, что он не стал бы колебаться»{579}. «У него, — писала о преемнике Фуше г-жа де Ремюза, — не было недостатка в природном уме и в известной живости воображения; он был довольно невежественен, но желал учиться и обладал довольно верным инстинктом для того, чтобы судить, скорее лгун, чем человек фальшивый, твердый по внешности, но очень трусливый в глубине души»{580}.
Савари, герцог Ровиго
Из Сен-Клу Фуше доставляют записку» от императора: «Я получил ваше письмо от 2 июня, — говорится в ней, — Я прекрасно знаю о всех тех услугах, которые вы мне оказали и я верю в вашу привязанность и в ваше усердие; однако я не могу оставить вам ваш портфель. Пост министра полиции требует абсолютного и полного доверия, а этого доверия не может более существовать, так как вы подвергли опасности мое спокойствие и благополучие государства, чего не извиняет справедливость ваших побуждений…»{581}.
Как и во время его первой отставки, Наполеон не рискнул уволить Фуше вчистую. Императорским декретом от 3 июня 1810 г. его превосходительство, герцог Отрантский назначался генерал-губернатором Рима. Назначая Фуше на этот пост, Наполеон произносит многозначительную фразу: «У меня ничего нет, кроме двух городов: Парижа и Рима. Вы должны быть довольны…»{582}.
Фуше не остается в долгу. 4 июня «Монитер» публикует «благодарственное» письмо экс-министра — императору: «Государь, я принимаю губернаторство в Риме, которым ваше величество соизволило меня почтить в награду за те малые услуги, которые я был счастлив вам оказать». В конце письма Фуше с прискорбием отмечал, что испытывает глубокое огорчение, ибо, удаляясь из Парижа, он теряет разом счастье… которое каждодневно черпал разговаривая с императором{583}. Даже пылкий возлюбленный не сумел бы красноречивее выразить нежные чувства к предмету своей страсти…
В глубине души Фуше, конечно, не мог считать свое назначение на пустую и пышную должность римского генерал-губернатора наградой за заслуги. «На этот раз, — пишет он в мемуарах, — это была настоящая опала»{584}.
В Париже отставка Фуше произвела впечатление разорвавшейся бомбы. «Когда назначение нового (министра полиции) стало известно, — с чувством уязвленной гордости вспоминал преемник Фуше, — … никто в это не поверил»{585}. К экс-министру потянулась длинная вереница визитеров, посещавших его с двоякой целью: с одной стороны, выразить ему свое уважение, с другой — выказать недовольство решением императора относительно его отставки. В ней, правда, кое-кого недостает. Например, Демаре. Узнав об отставке патрона, он немедленно «перемещается» в переднюю к Савари. Фуше относится к этому с пониманием. «Он, — сухо комментирует герцог Отрантский поступок своего заместителя, — инстинктивно поворачивается вслед за солнцем»{586}.