Гарики предпоследние. Штрихи к портрету

*

Тих и ровен мой сумрак осенний, дух покоя любовью надышан, мелкий дрязг мировых потрясений в нашем доме почти что не слышен.

*

Хотя люблю гулящих женщин, но человек я не пропащий, и стал я пить гораздо меньше, поскольку пью намного чаще.

*

Я душу с разумением гублю, надеясь до конца не погубить, поскольку вожделею не к рублю, а к радости его употребить.

*

Стал на диване я лежать, уйдя на полную свободу, и не хочу принадлежать я ни к элите, ни к народу.

*

А лучше все же стрекоза, чем работящий муравей, ее бесстыжие глаза мне и понятней, и милей.

*

Всё ясней теперь и чаще я слышу стыдное и грешное, изнутри меня кричащее одиночество кромешное.

*

Я пью, взахлеб гуляю и курю; здоровью непреклонный супостат, весь век самоубийство я творю, и скоро уже будет результат.

*

Сейчас бы и в России не оставили меня без воздаяния мне чести, сейчас бы на могилу мне поставили звезду шестиконечную из жести.

*

Сочтя свои утраты и потери, поездивши по суше и воде, я стал космополитом в полной мере: мне жить уже не хочется нигде.

*

Глухая тьма простерлась над пустыней, спит разум, и на душу пала ночь; с годами наша плоть заметно стынет, а в мыслях я совсем еще не прочь.

*

Сам наслаждаясь Божьим даром, я в рифме зрителя купаю, за что порой имею даром билеты в зал, где выступаю.

*

Я стандартен, обычен, вульгарен, без надломов в изгибах души, и весьма я Творцу благодарен, что на мне отдохнуть Он решил.

*

Укрыт обаятельной ширмой я в самом тяжелом подпитии, а подлинный внутренний мир мой не вскроется даже на вскрытии.

*

Обиды людям я себе простил, азарта грех давно отбыл на нарах, а всё, что в этой жизни упустил, с избытком наверстаю в мемуарах.

*

Конечно, время сызмала влияло на дух и содержание мое; меня эпоха сильно поваяла — однако ведь и я лепил ее.

*

Я в гостевальные меню бывал включен как угощение, плел несусветную хуйню, чем сеял в дамах восхищение.

*

Я душевно вполне здоров, но шалею, ловя удачу; из наломанных мною дров я легко бы построил дачу.

*

Один телесный орган мой уже давно воспеть хочу — крутой, надежный и немой, покуда я молчу.

*

Как ни предан зеленому змею, а живу по душе и уму, даже тем, чего я не имею, я обязан себе самому.

*

Я ленью грешен, выпивкой и сексом, люблю, однако, более всего молчание, наполненное текстом и ритмом, воспаляющим его.

*

Я не жалею о попытках заняться прибыльной игрой, и только память об убытках порой горит, как геморрой.

*

Забавно это: годы заключения истаяли во мне, как черный снег, осталось только чувство приключения, которое украсило мой век.

*

Она совсем не в тягость мне, моя высокая харизма, и я использовал вполне ее по части похуизма.

*

Идя то разминувшись, то навстречу, в суждениях высок и столь же низок, в момент, когда себе противоречу, я к истине всего сильнее близок.

*

Многое мне в мире неизвестно, только чтоб не школьничать натужно, я сказал непознанному честно, что оно и на хуй мне не нужно.

*

Меня на сочувствии тонком не словит лукавая нелюдь, я долго был гадким утенком и чуткий поэтому лебедь.

*

А был я моложе — трещал, как трещотка, свой век болтовне посвящал я и ню, общение с ню оборвала решетка, и там записал я мою болтовню.

*

Когда всё валится из рук, с утра устал или не в духе, то злюсь на мир я, как паук, которого заели мухи.

*

Мне вовсе не нужна медалей медь, не надо мне призов — я не гнедой, стакан хотел бы полным я иметь, а славы мне достаточно худой.

*

Я лица вижу, слышу голоса — мне просто и легко среди людей, но в лагере я столько съел овса, что родственно смотрю на лошадей.

*

Век мечтает о герое — чтоб кипел и лез на стену, буря мглою небо кроет, я — сдуваю с пива пену.

*

Живу я — у края обочины, противлюсь любому вторжению, и все мои связи упрочены готовностью к их расторжению.

*

Я знал позора гнусный вкус, и шел за ним вослед соблазна гнилостный укус, что жить уже не след.