Гайдар
Шрифт:
То ли потому, что это снова был город, где он начинал, то ли потому, что встреча с большим мастером всегда как бы школьный экзамен, волновался очень. И на мгновение мелькнуло даже: «А может, не показывать?…»
Но Маршак встретил его так приветливо и приезду так обрадовался, что всякие сомнения тут же отпали.
Он остановился в гостинице. Маршак обещал, что придет к нему, благо издательство (все тот же дом с глобусом) и гостиница рядом. И пришел. И они засели в номере с рукописью «Голубой чашки».
Как десять лет назад, когда он еще совсем ничего не умел, Маршак выверял на слух вместе с ним каждую строчку. Он восхищался каждым вместе найденным
Думал: «Эх, живи я поближе к Маршаку…»
Целый день ходил по Ленинграду успокоенный и восхищенный. Потом, перед тем как отдать на машинку, все перечитал и ужаснулся: «Это не мой почерк…» Было такое впечатление, что кто-то очень талантливо пересказал «Голубую чашку» своими словами. Это походило на хорошо отретушированный портрет: вроде бы и ты, а лицо пугающе чужое-Тем временем Ивантер оборвал в гостинице телефон. Кончался декабрь. Давно подготовленные материалы январского номера нужно было засылать в набор. А в редакции не только не было «Голубой чашки», под которую был сделан макет и заказано все оформление, но и сам он тоже сидел еще в Ленинграде.
После истории с «Синими звездами» подводить Боба Ивантера второй раз не мог. Но и оставить рассказ в «отретушированном» виде тоже не мог. И, опасаясь, что смалодушничает и отошлет в «Пионер» выправленный Маршаком вариант, схватил рукопись, в которой восхищался каждым вместе найденным словом, порвал на мелкие клочки и выбросил.
После этого не оставалось ничего другого, как только сесть и написать все заново.
В конце концов он приехал не для того, чтобы «Голубую чашку» написал Маршак. Он приехал спросить, можно ли так писать, как пишет он, не с точки зрения критики, мнение которой сегодня может быть одним, а завтра совсем другим, а с точки зрения настоящей литературы…
И Маршак ответил: «Можно». Правда, с некоторыми оговорками. Самуилу Яковлевичу, например, совсем не нравилась «Сказка о Мальчише», но за многое и хвалил. В том числе и за то, что в «Голубой чашке», произведении для детей, он на полном серьезе говорит о проблемах семьи, о заботах и тревогах взрослых.
Ион снова, уже один, сел за стол. И не выходил из комнаты несколько дней.
«Мне тогда было тридцать два года, - решительно писал он, подсчитав, что через месяц, в январе тридцать шестого, ему в самом деле будет тридцать два, - Марусе двадцать девять, а дочери нашей Светлане шесть с половиной…
Мы со Светланой думали ловить рыбу, купаться, собирать в лесу грибы и орехи. А пришлось… сразу подметать двор, подправлять ветхие заборы, протягивать веревки, заколачивать костыли и гвозди…
Только на третий день, к вечеру наконец-то все было сделано. И как раз, когда собирались мы втроем идти гулять, пришел к Марусе ее товарищ - полярный летчик».
Приезд полярного летчика, из-за которого Маруся с легкостью отказывалась от их общих планов и который почему-то стал лишь Марусиным гостем, - вот что он делал завязкой рассказа.
С досады взялись они со Светланой мастерить вертушку. А Маруся, поздно возвратись, их еще и обругала… Они надеялись: «А может быть, завтра с раннего утра сядем в лодку, - я на весла, Маруся за руль, Светлана пассажиром».
Но утром Маруся, во-первых, не поверила, что никто из них не разбивал в чулане голубой чашки, а во-вторых, «после завтрака… вдруг собралась и отправилась в город».
Внимание ребят, полагал он, должна привлечь история с вертушкой и разбитой чашкой, но взрослый читатель
поймет, что события с первой же страницы разворачиваются круто. Отец со Светланой уходят из дому не в шутку. Чтобы это подчеркнуть, ввел сцену с молочницей, у которой отец со Светланой не берут молока.– Вернетесь, так пожалеете, - обижается бабка.
«А где ей догадаться, что мы далеко уходим и, может быть, не вернемся?…»
Удивительное дело: как только резко обострился «подводный сюжет», все естественно и свободно стало на свое место. Смягчился и чуть грустнее сделался юмор. Сами и к месту добавились подробности, а многие детали, наоборот, «осыпались».
Он не любил работать в чужом месте, но за все семнадцать лет в литературе ему нигде не писалось так раскованно и легко, он никогда так не верил в себя, в свои возможности, как в пустой гостиничной комнате, номера которой не знал никто, кроме Маршака, а Маршак, уверенный, что свое сделал, больше не приходил.
Самуил Яковлевич преподал блестящий урок мастерства. Дальше он должен был работать сам.
А в «Пионере» царила глубокая тревога, почти паника, быть может, чуть меньшая, нежели в тот день, когда он пришел сказать, что продолжения у «Синих звезд» не будет.
И в последний раз, твердо обещав по телефону уже изверившемуся, но еще уповавшему на чудо Ивантеру, что «Голубую чашку» для январского номера «Пионер» получит, он не двинулся с места, пока не поставил последнюю точку.
Тут уже времени больше не оставалось ни на что. Позвонил Маршаку: «Я все сделал заново». И перед самым отъездом принес показать.
Маршак остался очень доволен. Маршака особенно порадовало, что у него «появилась забота об убедительных деталях». И хотя Самуил Яковлевич тут же поморщился, вспомнив «отвратительного Мальчиша», он не обижался.
Дарственная надпись на черновике «Голубой чашки».
Прямо с вокзала повез рукопись Ивантеру. Январская книжка «Пионера» была подписана к печати лишь 28 декабря, но. получив «Голубую чашку», в редакции на него уже не сетовали.
А он продолжал думать о рассказе и жалел: когда «Голубую чашку» можно было сделать настоящим шедевром, так не вовремя прижало со сроками.
Уехав в Подмосковье, писал домой:
«Пусть Боб Ивантер ни в коем случае не вздумает напечатать ту главу, где мы (сам не заметил этого «мы») встречаемся с батареей. Глава совершенно не сделана и не имеет значения без главы, которую написать я не успел. Пусть вычеркнет все лишние слова, которые я и сам бы вычеркнул» .
Терпеть не мог, когда редакторы самовольничали на страницах его рукописей. Но Ивантер - это было совсем другое дело.
Теперь не оставалось ничего иного, как сидеть и ждать. Ион дождался.
То был удивительный номер…
Маршак прислал «Песни английских детей». Пришвин дал рассказ «Антипыч», Лоскутов - «Рассказ о говорящей собаке». Здесь же можно было прочесть: «Правда ли?» - ответ писателя Бориса Житкова на вопрос о том, как пишутся рассказы; «Обжигающее слово» - Очерк А. Югова об академике Павлове, его открытиях и лабораториях в Колтушах и сенсационное сообщение о том, как у нас в стране впервые в мире, в присутствии многочисленных зарубежных ученых «через десять минут после смерти оживили собаку. «Сейчас даже трудно представить себе, - писал журнал, - что будет означать такая победа науки над смертью».