Гайдар
Шрифт:
Раза два по привычке зашел в библиотеки. Принимали его смущенно. Книг своих на полках уже не видел. Правда, ему объясняли, что все на руках.
Он передумал наново всю свою жизнь, начиная с мальчишеских лет. Кроме ошибок, совершенных по молодости и по глупости (за них расплатился сполна!), да еще вдобавок под влиянием болезни, он ни в чем ни перед кем не был виноват. И готов был это заявить кому и где угодно…
Награда
Первого февраля 1939 года, вынув утром из ящика газету, прочел на первой странице Указ: 172 писателя «за выдающиеся
Автограф на книге «Судьба барабанщика», Публикуется впервые.
Себя нашел в числе награжденных «Знаком Почета». Вместе с ним этот орден получили совсем еще молодые Барто и Кассиль.
На другой день с поздравлениями пришел Борис Закс. Заставил Борю нарисовать «Знак Почета». И вообще, все никак не мог поверить. Закс убеждал, что теперь для него многое переменится. Он отвечал в том смысле, что сломать его, конечно, нелегко. Он еще поработает.
И попал в больницу.
…Напечатать «Барабанщика» предложила «Красная новь». Детиздат сделал новый набор. В коротком интервью но поводу награждения он, между прочим, сравнил орден с волшебным талисманом, который многое дает, но и ко многому обязывает.
А в дневнике от 29 марта занес: «Очень тепло. Работать нельзя никак: мешают. Прошлый год в это время я уезжал в Одессу и пробыл на юге до 21 июня. С этого дня и начались все мои несчастья. Проклятая «Судьба барабанщика» крепко по мне ударила».
«ДУНКАН»
«…Я и Дора»
В июле тридцать восьмого приехал погостить к старому приятелю Семену Ниловичу в Клин. (Тот снимал комнату в доме на Большевистской). Увидел старшую дочку хозяев, Дору Чернышеву, крепкую, спокойную, с чуть широким, очень приветливым лицом. И сразу решил, что вот на ней они женится.
Пригласили с приятелем Дору к своему чисто мужскому столу. Она поблагодарила и отказалась: «Спасибо, но мне некогда…»
Ближе к вечеру, когда стирала Дора в корыте в саду, подошел, сел рядом на скамеечку, сказал негромко: «Дорочка, выходите за меня замуж…»
Она засмеялась, ничего не ответила. Выплеснула воду из корыта, налила свежей и продолжала стирать. Он немного подождал, тихо поднялся и ушел.
Когда же Дора назавтра появилась в саду опять, снова подошел и попросил:
«Дорочка, выходите за меня замуж».
Она снисходительно улыбнулась, как улыбаются не новой шутке.
Тогда он добавил: «Я не плохой человек… Верно, я не плохой…»
Она отшутилась в том смысле, что и шутить об этом не хочет. И тут же ушла.
Дня через три (Дора была в этот вечер свободной) усадил ее на лавочке и попросил: «Расскажите про себя».
Рассказала: и сколько классов кончила, и кем теперь работает. И что развелась с мужем. Дружили еще деть-ми. А теперь вот осталась с Женькой.
Он
также поведал про себя, начиная с Арзамаса.«А теперь, - подытожил, - живу в своей новой Комнате один… Выходите, Дорочка, за меня замуж».
Только тут она впервые поняла, что это всерьез.
– Как же так, - растерялась, - сразу?
– Если вам со мною будет плохо, оставлю комнату, и сам уйду.
– Но мне ведь не комната нужна. Мне и Женьке, вели серьезно говорить, человек нужен.
– Женьку я удочерю… А человек я не плохой.
Они поселились в его комнате на Большом Казенном, дом восемь. Обстановка - вешалка, круглый стол, кушетка и удачно купленный по случаю письменный стол, который он сразу очень полюбил.
С Дорой в его жизнь вошла маленькая белобрысая Женька. (В анкетах теперь писал: «Семья - жена, дочь… сын…») И наконец после многолетних скитаний понял, что такое, когда есть свой дом.
Вместо гимнастерки, которую Дора зашивала и утюжила весь вечер, перед тем как ему получать в Кремле орден, появился элегантный серый костюм, накрахмаленные рубашки, легкие туфли. Не мог дождаться тепла, чтобы выйти нарядным на улицу, - так в детстве должен был всем показать новую игрушку.
Дора терпеливо сносила его мальчишеские проделки. Молча оплачивала счета за телеграммы в 300 слов (однажды за месяц это составило 500 рублей), а в гонорарные дни - кучи расписок, которые он давал официантам и шоферам такси, если не было денег (платить по распискам полагалось, естественно, больше).
А когда приходили его друзья, Дора была приветлива и гостеприимна. И спешила накрывать на стол.
Командир отдельного полка
Большие замыслы рождаются редко. До глубокой осени тридцать девятого не мог ничего придумать. И в начале октября уехал в Старую Рузу.
«Дора, - писал оттуда 2 октября, - только что приехал… День сегодня солнечный, тишина здесь как на кладбище, - во всем доме отдыха вместе со мной всего трое… работающих. С непривычки даже страшно. Постараюсь всей головой уйти в работу…
Работа передо мной очень большая…»
Через неделю: «…Несколько дней я прожил в большой тревоге. Никак не мог подойти к работе. Брало отчаяние, хотелось бросить и вернуться в Москву - а зачем, не знаю. И только сейчас в голове прояснилось - работа показалась и важною и интересною.
Трудно предсказать - но, вероятно, и на этот раз с работою я справлюсь хорошо. Материально много она мне не даст. Но я об этом сейчас не хочу даже думать. Бог с ней, с материей, - было бы на душе спокойно. Я вернусь с чистой совестью, что сделал все, что мог…»
Только много позже обрисовался масштаб того, что начал в, Старой Рузе.
…Прошло ровно пятнадцать лет после увольнения из армии, а он по-прежнему чувствовал себя военным человеком. Следил за всем, что имело отношение к армии и к возможной войне.
«Рувим!
– писал год назад из Одессы.
– На земле война. Огонь слепит глаза, дым лезет в горло, и хладный червь точит на людей зубы…»
Пока что «хладный червь» точил зубы в стороне, однако не очень далекой.
Прочитав рецензию на книгу Николая Шпанова «Первый удар», отметил в дневнике: газета «…хвалит Н. Шпанова за повесть о будущей войне. Но статья дивизионного комиссара что-то подозрительна, ибо цитаты он приводит очень неудачные».