Гайдар

Когда завершал сценарий, война уже шла. В Испании дрались интернационалисты и фашисты многих стран. В наши дома неизвестно откуда поступали официальные уведомления о том, что «ваш сын» или - «-ваш муж» героически погиб «при исполнении служебного долга…». Люди догадывались, на какой далекой земле исполнялся этот великий «служебный долг». И было бы нелепо, если б Алька в фильме погибал от удара камнем.

И он нашел выход: сценарий оборвется задолго до того, как обрывались события книги. Натка, Сергей и Алька еще останутся в лагере. Сергей еще ничего не успеет сказать Натке. Еще не придет срочный вызов военному инженеру Ганину. Книжного конца в сценарии не будет, но все еще за кадрами фильма сможет произойти…

Он всегда невольно обманывался относительно сроков задуманной работы. Всегда казалось: если план сложился, то вещь ничего не стоит написать. Так вышло и теперь. Работа над сценарием затянулась, захватив немалую часть лета, но он не жалел: только хотелось кому-нибудь сценарий показать.

И он отправился на дачу к Борису Заксу. Когда-то Закс и Титов в холостяцком их общежитии в Хабаровске слушали отрывки из повести «Военная тайна». И сейчас ему было важно выслушать дружеское мнение человека, знающего книгу.

Закса сразу удивило, как легко он схватил самую «суть работы для кино» и что даже «сама система образного мышления стала иной». Характеры Альки и Владика здесь проявились неожиданно и сильно. Если б переделать сценарий обратно в повесть" предложил внезапно Закс, «то получилась бы, пожалуй, книга весьма мало сходная с первой».

–  Вообще, - заметил Закс, - ты, Аркадий, далеко ушел вперед.

По- видимому, наступала зрелость.

"Шел солдат с фронта"

Сдав сценарий, уехал в Солотчу. Пора было возвращаться к «Талисману». А когда приехал осенью в Москву, узнал, что в журнале «Красная новь» опубликована повесть Валентина Катаева «Шел солдат с фронта».

Конечно, два писателя порознь не могут написать две одинаковые книги. Тем не менее у него с Катаевым получилось много совпадений.

У него был Семен Бумбараш, у Катаева - Семен Котко. Бумбараш в начале революции возвращался домой из плена, Котко - с позиций. Бумбараш, уходя на войну, оставил невесту Варю. Котко, уходя, оставил невесту Софью. Бумбарашу, когда вернулся, пришлось бежать из села: его предупредила об опасности Варя. Котко тоже пришлось бежать из села: его предупредила Соня. Бумбараш поначалу думал: «А плевал я на красных, зеленых и белых». И Котко, когда ему предложили остаться в Красной Армии: «Домой надо. Сеять».

Бумбараш после долгих мытарств должен был прийти в Красную Армию. И Котко возвращался на батарею в аккурат к своему четвертому орудию.

Такое не приснится и в тяжелом сне. А сны он перевидал всякие…

Напрасно Паустовский и Фраерман уверяли, что «Талисман» написан ярче и крепче, что проблемы им поставлены глубже, что немалого стоит один только Иртыш - Веселая голова. О н слушал. Со многими соглашался. А вернуться к «Талисману» не мог. Не писала рука.

Сценарий «Военная тайна» вдруг тоже не пошел. Гражданская война в Испании продолжалась, но поражение республиканцев было очевидно. «К сожалению, - объяснили ему, - сценарий не соответствует историческому моменту».

Он оставил, почти бросил на студии сценарий^[14]. Не прикасался к «Талисману» - ждал, пока пройдет боль, пока при упоминании, при мысли об этой повести внутри перестанет каждый раз что-то обрываться.

* * *

Шли годы. Он все еще надеялся к «Талисману» вернуться.

«Детский писатель, орденоносец А. Гайдар, - говорилось в одной газетной заметке, - автор повестей «Дальние страны», «Школа», «Военная тайна», только что закончил сценарий детского фильма «Дункан и его команда» и заканчивает книгу «Счастье Семена Бумбараша».

…Тоже не успел.

СУДЬБА БАРАБАНЩИКА

Когда киностудия отвергла сценарий, а повесть Катаева «торпедировала» его «Талисман», он бы скорей всего опять заболел, если б к тому моменту не была почти готова еще одна книга - повесть «Судьба барабанщика».

Он задумал ее в мае тридцать шестого под Москвой, в Голицыне, когда со всех сторон поступали тревожные сведения: хулиганили ребята. Хулиганские действия подростков начались сперва на окраине Москвы, а затем и на центральных улицах. В разговорах замелькало слово «безотцовщина».

А о н думал о том, что ведь ребенок, пока растет, непременно должен чем-нибудь гордиться: заводной игрушкой, книжкой с картинками, из лучинок склеенной моделью самолета, но больше всего ребенок гордится родителями: должностью матери, профессией отца, именным пистолетом деда, фотографией, где отец верхом на коне с саблей наголо, большим, первого выпуска орденом с чуть треснувшей эмалью на праздничном пиджаке в гардеробе или снимком в газете: где-нибудь сбоку (с трудом-то и разглядишь) родное, до слез знакомое лицо, а в первом ряду - на весь мир прославленные люди…

И он задумывает повесть о внезапно осиротевших детях, на которых падает позор ни в чем не повинных отцов. Он говорит о своем замысле Льву Кассилю, когда они встречаются возле издательства и после долго сидят за кружкой пива в каком-то заведении общепита. Он говорит об этом Рувиму и Вале Фраерман осенью все того же тридцать шестого. Валя тогда работала заместителем Ивантера и предложила прийти утром прямо в редакцию. Все будут на месте. И они спокойно все обсудят.

О н пришел. В кабинете Ивантера, кроме Вали Фраерман, сидели Миша Лоскутов и художественный редактор «Пионера» Моля Аскенази.

–  Вот Аркадий хочет посоветоваться относительно новой своей книжки, - сказала Валя.

–  Какой?
– живо спросил Ивантер.

Тогда, не объясняя, стал читать. У него на бумаге не было записано еще ни строки, но все сложилось в голове. Начало было почти таким же, каким потом и осталось:

«Когда- то мой отец воевал с белыми, был ранен, бежал из плена, потом по должности командира саперной роты ушел в запас. Мать моя утонула, купаясь на реке Волге… От большого горя мы переехали в Москву. И здесь через два года отец женился на красивой девушке Валентине Долгунцовой…»

В дом к ним начали приходить гости. Они пили чай. Иногда вино. Подолгу засиживались, и было в словах, движениях, смехе этих людей такое, что настораживало Сережу. Был во всем этом какой-то «смысл, до которого я не доискивался. А доискаться, как теперь вижу, было совсем нетрудно».

Но уже тогда у мальчика появилось ощущение, что люди эти опасные для отца, хотя отец был большой и сильный, а эти люди какие-то суетливые и мелкие. И с той поры «тревога - неясная, непонятная - прочно поселилась… в нашей квартире. То она возникала вместе с неожиданным телефонным звонком, то стучалась в дверь по ночам под видом почтальона или случайно запоздавшего гостя, то пряталась в уголках глаз вернувшегося с работы отца.