Где-то там, за облаками…

Вдох. Выдох.

Роняю изломанное и изорванное тело на холодный пол и подхожу к лежащему Захару. Трогаю шею, проверяя пульс. Но это уже бесполезно. Он умер. Умер, спасая меня от моего страха.

Поднимаюсь, оглядывая поле боя. И ловлю горящий безумием взгляд одной из девушек. Она стоит с разинутым ртом, глядя на покрытую черной броней тварь стоящую перед ней. И я понимаю, что она боится меня гораздо сильнее, чем закончившейся перестрелки. Тогда она просто примерзла к стулу, растерянно наблюдая за грабителями. Теперь — завизжала и бросилась к выходу. Ее подруга метнулась следом. Правильно. Будь я человеком, тоже пожалуй бы испугался. Только вот, я уже не человек.

Поднимаю почти невесомое для меня тело Захара на руки и выхожу в вестибюль. Подхожу к потрепанному зеркалу. Провожу над ровной поверхностью ладонью, заставляя белое стекло сначала мутнеть, а потом переливаться цветами сбесившейся радуги. И шагаю прямо в ревущий огненный вихрь, возникший на месте старого зеркала.

Черный пепел. Черный пепел под ногами и белесые облака на прозрачном небе. Огненный вихрь за моей спиной тихо угасает, отрезая дорогу назад. Мне все равно. Я пришел сюда не затем, чтобы уходить. Я пришел похоронить друга.

Мне больно. Очень больно. И болит вовсе не тело. Этому телу почти невозможно причинить боль. Черная броня, покрывающая меня с ног до головы, выдержит любую пулю и любой нож. У меня болит душа. Если конечно она у меня есть.

Нежно кладу Захара на черную землю. Прости друг. Прости за то, что не успел тебя остановить. Ты поступил так, потому что искренне верил в то, что я не смогу себя защитить. Потому что не мог поступить по другому. Потому что до последнего момента верил в дружбу.

А я… Яне успел тебя остановить. Или… не захотел. И вот это "Или" для меня страшнее всего. Именно это давит сейчас на меня, заставляя молча стоять и смотреть в низкое небо. Черт. Я даже заплакать не могу. И не потому что не хочется… Пусть у меня не человеческое тело… У меня человеческая память и человеческие эмоции, а люди привыкли выплескивать свои эмоции в виде соленых капель. Просто не приспособлено это тело для слез. Не даровано ему такой возможности.

Поднимаю Захара и несу к сияющей девственной белизной плите. Осторожно кладу на ровную отполированную веками поверхность. Дожидаюсь, пока упавший с неба столб белого пламени не поглотит тело. Потом становлюсь на постамент сам. Складываю лодочкой ладони, принимая в себя теплый белый поток. Поднимаю свои, наполненные болью глаза к чужому небу и замираю…

— Витя… Проснись Витя… — Встревоженный голос жены выдернул меня из сна.

— Витя, что с тобой? — Действительно… Что? Щеки были мокрыми от слез, подушка под головой влажной.

Я открыл глаза и судорожно сглотнул — во рту скопилась горькая и тягучая дрянь.

В комнате было темно. Светлое пятно лица склонившейся надо мной Нади еле заметно.

— Витя, да не молчи же ты. Что с тобой?

Черт. Опять сон. И снова кошмар. В который раз?

Я с трудом разлепил слипшиеся губы.

— Кошмар. Мне приснился кошмар.

Щелкнул выключатель, и темнота отступила под натиском бледно-розового света торшера. Трусливо нырнула куда-то в темный провал окна, за которым еще царила ночь.

— Ты плакал? — Жена легла рядом и потрогала мокрую от слез щеку.

Плакал это, похоже, еще мягко сказано — подушку выжимать можно.

— Надя… У тебя никогда не было такого?

— Какого?

— Чтобы тебе казалось, что ты медленно сходишь с ума?

Какие красивые у нее глаза. Особенно когда она так встревожено, смотрит мне в лицо.

— Витя… Что случилось?

— Ничего. — Ну не рассказывать же ей, в самом деле, всю эту историю с письмом и снами. Хватит в нашей семье одного сумасшедшего.

— Витька, ты врать же совсем не умеешь. Рассказывай давай.

Я вздохнул. Хмыкнул. Попросил Надю передать мне с тумбочки сигареты и пепельницу.

Иначал рассказывать… С самого начала.

Надя слушала молча, в задумчивости покусывая губу и теребя непослушный локон в растрепавшихся волосах.

— Дурак.

Я часто заморгал глазами.

— Почему?

— Это называется неврозом. Причем легкой формы. Часто возникает от простого физического переутомления. А с учетом того, как ты работаешь… — Надя рывком встала, сбрасывая на пол одеяло, и направилась к трельяжу. Открыла неохотно скрипнувшие дверцы, доставая коробку с лекарствами. — И лечится так же просто — недели две отдыха где-нибудь в деревне и легкое успокоительное на ночь. Побольше гулять на свежем воздухе. И все.

Блин. Какие все умные то. Ее бы на мое место в снах.

— Надя… Неужели это может выглядеть так… Так реально? — Я поежился под струей холодного воздуха — из под незаклеенных на зиму оконных рам тянул сквозняк.

— А ты думал, с ума сходят от красивых детских сказочек в картинках? Чтобы феи порхали? Уж поверь… Если съезжают, то на таких вот… реальностях… — Жена выудила пачку таблеток. Близоруко поднесла поближе к глазам. — Вот. Выпьешь парочку.

— Считаешь поможет? — Я скосил глаза стараясь разглядеть название на упаковке.

— Тозепам то? — Надя зубами надорвала упаковку. — Поможет. Обойдемся без сильных нейролептиков.

Резко, со стуком закрыла дверцы — как будто они в чем то виноваты. — и ушла на кухню. Донесся звук льющейся в стакан воды.

М-да. Ну что ты дочка. Бывают же и просто сны.

— А в пятницу давай съездим куда-нибудь. Отдохнем. — Голос жены тихий. Успокаивающе примирительный. Как с ребенком… ей богу.

Не верю. Все равно не верю. Не может быть так все просто.

Арена и ряды нелепых крашенных скамей… Бред…

Пылающее небо и колонна ослепляющего света… Бред…

Смеющееся лицо в черной броне… Бред…

Умирающий на моих ставших нечеловеческими руках Захар… Бред?

Бред?!

— Витя. Ну что ты нахохлился? Считаешь что у тебя невроза не может быть? Может. И ничего удивительного между прочим. С твоим темпом работы я вообще ничему уже не удивлюсь.

Я молчу.

Ну правильно. Нет тела — нет состава преступления. Обычное переутомление.

И почему я такой упрямый как осел. Нет, чтобы просто поверить жене — все-таки психолог со стажем, уважаемый научный работник. Выпить таблетку другую нейролептика. Съездить в деревню для успокоения разыгравшихся нервов.

…Резко пахнущий сосной дым над костерком с жарящимися шашлыками, тихое треньканье струн древней и расстроенной гитары. Баня с пахучими березовыми вениками и горячим паром…

Ну почему я такой упрямый?

— Ну, хорошо. Пусть все плод моего больного чересчур разыгравшегося воображения. Предположим. А название бара?

— А что название. Витька… Очнись… Мало что ли рекламы сейчас по телевизору крутят? Мало ты по городу ходишь? Название… Подсознание порой и не такие шутки откалывает. Вот помнится, когда мы практику проходили… еще в институте… был такой случай…