Генералы и полковники РККА в плену в годы Великой Отечественной войны
Шрифт:
Можно было прятаться до последнего, в надежде, что немцы не заметят, или что-то отвлечет их в самый последний момент. Зачастую такие надежды не оправдывались, и тогда оставался выбор: или сдаться, или попытаться оказать сопротивление, если еще оставались патроны. В таких случаях немцы, как правило, не церемонились. Если они видели или предполагали намерение оказать сопротивление, они немедленно применяли оружие и стреляли на поражение или забрасывали гранатами. Так, например, 17 июля 1942 г. на участке 2-й моторизованной бригады СС некие комиссар и военврач были застрелены, когда они по время пленения попытались схватиться за оружие [111, Fr. 835].
Бывший секретарь обкома ВКП (б) А. Ф. Федоров оставил в своих воспоминаниях описание, как ему удалось ускользнуть от немцев.
– Хальт!
Дал в сторону «хальта» два выстрела и мчусь дальше, по косогору к речке. Тут опять ракеты и стрельба. Колено почему-то страшно заболело. Думаю: “Ранили, сволочи”, но бежать могу. И со всего размаха – бултых в реку» [486, с. 34].
То обстоятельство, что А. Ф. Федоров заметил немецкого солдата первым, первым выстрел и сразу бросился наутек, спасло ему жизнь. Сумерки и неожиданность случившегося не позволили немцам стрелять прицельно, в противном случае все могло закончится совершенно иначе. Если бы немецких солдат было несколько и они, а не А. Ф. Федоров, заметили первыми, и дело происходило бы днем, а не в вечерних сумерках, шансов на спасение, боюсь, не осталось бы.
Однако не всегда попытка к бегству оказывалась удачной. Немцы, стоило им заподозрить малейшую угрозу своей жизни, не разбираясь в случившемся, сразу открывали огонь на поражение. Бывший житель д. Мошни А. В. Артюшевич рассказывал, как 29 июня 1941 года в деревню, уже занятую немцами, со стороны леса въехала грузовая машина. Когда до околицы осталось около 200 м, раздался выстрел. Кто и по какой причине стрелял – не ясно, и можно строить любые предположения по этому поводу. Для нас же важна реакция немцев: около трех десятков солдат сразу же открыли огонь по автомашине. Из сидевших в ней командиров не выжил никто. А были они в высоких званиях – от майора и выше. А один оказался даже генералом. Как предположил белорусский краевед Н. И. Быховцев, в д. Мошни погибла группа командиров 5-го стрелкового корпуса и среди них – генерал Г. П. Козлов [278, с. 205–208].
Также, например, не повезло бригадному комиссару И. К. Гринько. Около 18.00 по берлинскому времени 18 сентября 1941 года он в составе конной группы командиров и политработников штаба 66-го корпуса, пытаясь вырваться из Киевского окружения, нарвался у с. Остаповка на солдат немецкого 7-го разведывательного батальона 4-й танковой дивизии. Окрики «Хальт!» не остановили их, а только заставили еще больше пришпоривать коней. Тогда немцы открыли огонь. Из 67 всадников четверо были убиты, 31 сдались в плен, оставшиеся, лишившись своих скакунов, разбежались. Среди погибших оказался комиссар И. К. Гринько: немецкая пуля попала ему в голову [181, Fr. 510; 185, Fr. 509].
Нередко прочесывание завершалось тем, что рано или поздно в нескольких шагах от командира останавливался немецкий солдат и, наведя винтовку или автомат, предлагал сдаться. Выбор в такой ситуации был невелик: или почти верная смерть, или сдача в плен. Судя по количеству пленных генералов и полковников – а это несколько сотен человек, – большинство по разным мотивам предпочло последнее.
Некоторым везло, и им удавалось скрываться весьма продолжительное время. Отличное описание своих мытарств по тылам противника оставил комбриг А. Ф. Марушев. Немцы, в большинстве случаев, не интересовались, как передвигались советские командиры и политработники по их тылам, какие условия позволяли им столь длительное время (не только дни, а недели и месяцы) оставаться незамеченными ни фельджандармерией, ни местными полицаями, ни тыловыми службами. Исключение составляет протокол допроса комбрига А. Ф. Марушева, проведенный офицерами отдела Ic штаба XXXXIV корпуса.
Как
поведал им комбриг, труднее всего было незамеченным преодолеть линию окружения. Самым удобным временем для этого являлась ночь, хотя, как отмечал А. Ф. Марушев, немцы хорошо несли службу: в каждом подозрительном случае немедленно освещали небо ракетами, «превращающими ночь в день». Такая бдительность сильно ограничивала возможности для передвижения, и в лучшем случае удавалось пройти 2–4 км за ночь. А один раз комбригу пришлось пролежать без еды и питья два с половиной дня на свекловичном поле, чтобы не быть обнаруженным. Если бы немцы в этот момент провели прочесывание, его бы непременно нашли.После преодоления фронта окружения пробираться стало не в пример легче. Причина этого крылась в необоснованной доверчивости немецких солдат даже к случайным людям. В результате местонахождение постов проверки становилось широко известно, и зачастую те, кто шел по дорогам, предупреждал о них идущих себе навстречу. Те, кто не желал нарваться на контроль, и в первую очередь окруженцы, получив нужную информацию, легко обходили опасные места.
Проверка документов в такой ситуации теряла смысл, тем более, что немцы почти полностью доверили ее местной полиции. Следовало бы, по мнению комбрига, сделать так, чтобы контрольно-пропускные пункты нельзя было миновать никоим образом. А также, чтобы и немецкие солдаты осуществляли контроль вместе с местными.
Красноармейцам разными способами оказывали поддержку крестьяне, в частности, предоставляя им продукты и ночлег. Они же предупреждали не только о немецких частях, но и о партизанах. Немец, который вел протокол допроса А. Ф. Марушева, отметил в скобочках, что крестьяне, по большей части, стоят в стороне от партизан. Последние являются «реальной опасностью для бойцов Красной Армии, покинувших линию фронта» [43, Fr. 348].
Комбриг А. Ф. Марушев отмечал также, что во время всего своего пути от Киева до Славянска он видел много восстанавливаемых немцами мостов. Однако их охрана оставалась недостаточной или же вовсе отсутствовала, что облегчало действия диверсантов, засылаемых партизанами. В таком же безнадзорном состоянии пребывали запасы зерна на железнодорожных станциях, и их растаскивали местные жители. И нет никакой гарантии, что часть разворованного не попадет к партизанам. Тогда это будет для немцев двойная потеря.
Отношения между немцами и местными, в целом, хорошие. Однако комбригу не раз приходилось замечать, как проходившие через населенные пункты войска реквизировали продукты питания. Зачастую реквизиции осуществлялись бессистемно и без какой-либо оплаты, а у некоторых крестьян забирали почти все. Положение усугублялось тем, что для крестьянства вера в ценность денег всегда была меньше, чем в ценность хлеба.
Немцы, оставаясь на ночлег в крестьянских домах, вели себя крайне беспечно. Комбриг часто замечал, как они укладывались спать в одной комнате, а свое оружие оставляли в другой без какого-либо присмотра. Такое поведение очень опасно, особенно в районах, где есть партизаны. Также необъяснима беспечность и доверчивость солдат вермахта, обслуживающих линии связи. Их вера в то, что никто не решится нарушить никем не охраняемую линию, ни на чем не основана и просто пагубна.
И, наконец, население Украины, по которой пролегал путь комбрига на восток, уже длительное время не видело газет и не слышало радио. Потребность в информации на фронте и в стране они черпают от окруженцев, а те, естественно, выдают все в преувеличенном виде. Такое положение облегчает распространение вредной для немцев агитации среди населения [43, Fr. 348–350].
У противника существовали довольно строгие правила обращения с военнопленными. Сразу после окончания боя требовалось отделения командиров и комиссаров от рядового состава. У пленных отбирались каски, противогазы, ремни и все документы, кроме личных. Важные документы, а также картографический материал и дневники отправлялись по инстанции наверх. На месте проводился опрос наиболее важных из числа захваченных в плен в интересах боевой обстановки. После всех вышеназванных действий надлежало как можно быстрее отправить всех в тыл.