Гений

Онъ въ нсколько громадныхъ шаговъ, будто на ходуляхъ, вышелъ на середину и величественно поклонился публик. Въ заднихъ рядахъ кто-то фыркнулъ, но впрочемъ тотчасъ же, то тамъ, то здсь, раздались нершительныя рукоплесканія. Артистъ помолился еще разъ и, весь какъ-то изогнувшись и положивъ лвую руку на эфесъ шпаги, а правой сдлавъ неопредленный жестъ, началъ, возвышая свой хриплый голосъ:

— Почтеннйшая публика! полагаю, что прочтя мои анонсы, изъ которыхъ вы узнали, что будете присутствовать въ первый разъ на сценическомъ конферанс, вы были изумлены, не зная и не понимая, что это такое! Да-съ, почтеннйшая публика, это нововведеніе, въ искусств, авторомъ котораго являюсь я. Сценическій конферансъ — это то же театральное представленіе, но только соотвтствующее цлямъ и задачамъ искусства. Представьте — дается пьеса, пьеса великаго драматурга. Что необходимо для того, чтобы знаменитое твореніе произвело должный эффектъ, запечатллось въ душ зрителя во всей своей неприкосновенности? Что для этого нужно?

Онъ входилъ въ азартъ и начиналъ шагать по старому персидскому ковру, отъ одного его края до другого.

— Для этого нуженъ ансамбль, — продолжалъ онъ:- необходимо, чтобы вс силы исполнителей были равны, — чтобы вс роли, начиная отъ главной и до самой незначительной, игрались съ одинаковымъ талантомъ и пониманіемъ. А этого, по крайней мр у насъ, въ Россіи, нельзя достигнуть. Нтъ ни одной труппы въ провинціи, — я уже не говорю о столицахъ, — которая могла бы хоть нсколько подходить къ ансамблю: Если найдется одинъ хорошій исполнитель, то рядомъ съ нимъ непремнно нсколько негодныхъ, которые не только не исполняютъ хорошо своихъ ролей, но портятъ игру хорошаго исполнителя… Вы видите, я одинъ, рядомъ со мною нту другихъ артистовъ и артистокъ. Между тмъ мн гораздо легче, чмъ съ помощью цлой труппы, передать вамъ великое драматическое произведеніе во всей его красот и блеск, передать такимъ образомъ, что если-бы творецъ этого произведенія присутствовалъ, — то пролилъ бы слезы восторга! Я одинъ, мн никто не мшаетъ и, такъ какъ мое амплуа обширно, я могу одновременно исполнять нсколько ролей. И это будетъ вовсе не чтеніе драмы, а именно — ея исполненіе, настоящая игра!.. Конечно, окажется недостача въ нкоторой иллюзіи, но, быть можетъ, такая недостача очень скоро забудется. Заставлю ли я васъ забыть ее или нтъ — не знаю…

Онъ развелъ руками, скромно опустилъ глаза — и улыбнулся.

— Попро-обую!.. — протянулъ онъ.

Это было довольно неожиданно и почти вся зала слушала съ интересомъ…

Что же будетъ дальше?

А дальше было вотъ что. — Лидинъ-Славскій перемнилъ тонъ и остановился посреди ковра, снова принимая неестественную позу и опираясь на эфесъ шпаги.

— Для начала, — заговорилъ онъ:- для перваго опыта сценическаго конферанса я остановлюсь на произведеніи великаго Шиллера. Произведеніе это — «Донъ-Карлосъ, инфантъ испанскій». Находясь среди просвщенной публики, я увренъ, что вс зрители знакомы съ произведеніемъ великаго германскаго поэта…

По зал прошло нкоторое движеніе, изъ котораго, по крайней мр для меня, явствовало, что большинство «просвщенной публики» съ произведеніемъ, великаго нмецкаго поэта совсмъ незнакомо.

— Да, вы вс знаете эту чудную драму и поэтому я не стану объ ней распространяться, не стану передавать содержаніе первыхъ двухъ актовъ. Я прямо приступаю къ третьему…

Кто-то громко звнулъ въ заднихъ рядахъ. Кто-то шикнулъ.

— И такъ, дйствіе третье! — воскликнулъ Лидинъ-Славскій. — Передъ вами спальня короля. Свчи догораютъ на стол. Къ глубин сцены молодые пажи сидя спятъ. Король сидитъ у стола, въ глубокомъ раздумьи…

Онъ оглянулся, и вдругъ замтилъ, что ни стола, ни стула нтъ. Онъ подбжалъ къ двери, крикнулъ: «Скорй столъ и стулъ!» — и вернулся.

Столъ и стулъ принесли, поставили на коверъ. Онъ слъ и склонился къ столу «въ глубокомъ раздумьи».

— Передъ королемъ бумаги и медальонъ… — хрипло сказалъ онъ.

На стол ничего не было, но онъ не обратилъ на это вниманія. Голосъ его мгновенно измнился, сдлался совсмъ неестественнымъ, когда онъ началъ:

Она всегда была мечтательницей, — да, Не станетъ въ томъ никто и сомнваться. Я Не могъ внушить любви ей никогда. Но также Дала ли и она когда-нибудь замтить, Что ей была нужна моя любовь? Сомннья нтъ, притворщица она!..

Онъ вдругъ поднялъ голову, провелъ по своему напудренному лбу рукою, поднялся со стула, наклонился впередъ всмъ длиннымъ корпусомъ — и сталъ какъ бы вглядываться.

Но вся его поза, выраженіе лица были таковы, что мн, да я думаю и всей зал, показалось будто онъ нюхаетъ…

Гд былъ я? Бодрствуетъ ли кто-нибудь теперь. Кром монарха? Что такое? Свчи Ужъ догорли… Какъ? Да разв уже день…

Онъ стремительно подошелъ къ одному изъ оконъ, ударилъ въ него рукою, половинка окна отворилась и передъ изумленными зрителями оказалось нсколько любопытныхъ физіономій лакеевъ и горничныхъ, размстившихся на балкон, у оконъ. Половина залы огласилась невольнымъ, неудержимымъ смхомъ. Мой взглядъ самъ собою остановился на Софи. Она сидла, блдная какъ полотно, совсмъ опустивъ голову, съ безсильно опушенными руками. Вдругъ она содрогнулась, выпрямилась, краска залила ея щеки. Она обернулась на своемъ кресл и окинула всю залу взглядомъ, полнымъ злобы и ненависти. Но это было мгновеніе. Вотъ краска снова сбжала съ ея щекъ, снова голова ея опустилась на грудь…

Между тмъ Лидинъ-Славскій, ничуть не смущаясь, продолжалъ свой «сценическій конферансъ».

Передъ королемъ появился Лерма, Лидинъ-Славскій весь съежился, состроилъ невозможно глупое лицо — и, заискивающимъ тономъ, съ дрожью въ голос почти какъ-то просвистлъ:

Ваше величество! Вы нездоровы?

Затмъ онъ, будто его дернули за веревочку, вдругъ выпрямился, принялъ горделивый видъ и прежнимъ голосомъ короля отвчалъ:

Графъ, въ лвомъ павильон былъ огонь… Вы не слыхали шума тамъ?..

Веревочка дергалась, знаменитый артистъ превращался ежесекундно то въ Лерму, то въ короля. Затмъ онъ «создалъ» типъ герцога Альбы, причемъ такъ поводилъ оловянными глазами, раздувалъ ноздри и гримасничалъ, что становилось за него страшно — вотъ, вотъ, того и гляди, повредитъ себ какой-нибудь личной нервъ или мускулъ. Монахъ Доминго потребовалъ отъ него тоже большихъ усилій — онъ какъ-то крался, почти стлался по старому персидскому ковру, весь извивался, опять закатывалъ глаза и растягивалъ ротъ въ ядовитую усмшку. Но когда появился маркизъ Поза, — артистъ превзошелъ самъ себя. Онъ, очевидно, особенно подготовлялся къ этой роли, ухищряясь изобразить воплощеніе духовной красоты и благородства.

Боже, во что превратилась прекрасная, сильная сцена, созданная Шиллеромъ! Какими непонятными, расплывающимися въ громкихъ фразахъ вышли страдающій, борящійся самъ съ собою, суровый король, и спокойно-безстрашный, влюбленный въ недостижимый идеалъ свободы, маркизъ Поза!.. Бдный Лидинъ-Славскій положительно вылзалъ изъ кожи и былъ смшонъ до послдней степени. Окончивъ дйствіе «Донъ-Карлоса», онъ бросился на стулъ, причемъ чуть не упалъ, и перевелъ духъ. Лицо его стало красно, глаза налились кровью, толстый слой пудры, покрывавшей его, уничтожился и только почему-то осталось блое пятно на лвой щек, которая поэтому имла видъ отмороженной. Мало-по-малу онъ пришелъ въ себя, отдышался. Онъ обвелъ залу изумленнымъ, недоумвающимъ взглядомъ. Ни одна душа не наградила его, за трудную работу, аплодисментомъ. Изъ заднихъ рядовъ кое-кто уже уходилъ.

— Нтъ, подождемъ! — услышалъ я вблизи отъ себя:- можетъ быть, онъ покажетъ что-нибудь еще боле дикое… Это такъ, глупо, что даже интересно!..

Я хотлъ взглянуть на Софи — и не ршился, силъ не хватило. Однако, «знаменитый артистъ» еще и не думалъ смиряться передъ равнодушіемъ толпы.

— Почтеннйшая публика, — крикнулъ онъ во весь голосъ: — теперь я перейду къ другого рода произведенію, къ комедіи Шекспира — «Укрощеніе строптивой»…

Онъ скрылся въ боковой двери, и черезъ нсколько секундъ вышелъ оттуда, закутавшись длиннымъ плащемъ, въ шляп съ перомъ на голов. Онъ былъ — Петруччіо. Какъ онъ кричалъ, рычалъ и грохоталъ! Но нчто совсмъ ужъ невроятное оказалось, когда появилась Катарина. Онъ… онъ заговорилъ женскимъ голосомъ! Это былъ такой голосъ, что вся зала, какъ одинъ человкъ, разразилась громкимъ хохотомъ, и взрывы этого хохота то и дло повторялись во все время его декламаціи.

Наконецъ, онъ не выдержалъ и, не докончивъ послдней сцены, остановился. Лицо его совсмъ исказилось.

— При такихъ условіяхъ играть невозможно! — прохриплъ онъ. — Такъ вотъ оцнка, вотъ пониманіе!.. — Онъ, очевидно, ужъ не владлъ собою. Если-бы не эта его остановка, ему все же дали-бы докончить. Но теперь слова его, злобный его видъ вызвали въ заднихъ рядахъ громкія шиканья, прерываемыя смхомъ. Ему кричали:

— Довольно, довольно! Хорошенькаго понемножку!..

И опять смхъ, опять шиканія.