Гера

– Исчезни отсюда!

Аня развернулась и пошла дальше. Поначалу она совсем не испугалась, а даже успокоилась, увидев хорошо знакомую рожу Морозова. Вид его был вполне привычен. Она изо дня в день видела его в классе, изо дня в день выслушивала его нудные приставания и высмеивала его никчемные попытки ухаживать за ней. Но теперь тяжелое дыхание Мишки начало ее настораживать. Его шаги никак не отставали, словно приклеились.

Вдруг Морозов схватил ее сзади за плечи и столкнул с дороги в темный провал. Каблук ушел в пустоту. Аня упала на колени, поняла, что испачкала платье о траву, и стукнула его по голове.

– Соображаешь, что делаешь?

На упитанного Морозова удар не произвел никакого впечатления. Он засопел и навалился на нее всем телом, не давая ей подняться.

– Эй, Мороз, прекрати! – она, все еще шутя, уперлась ему в грудь.

Но губы Морозова уже рвали ее рот дымным поцелуем. И вдруг она поняла, что он не шутит. И что она не справится с ним. Что – наоборот – сейчас он справится с ней. И это и будет началом ее самостоятельной жизни – без Герасимова.

Аню, еще пять минут назад хотевшую секса с Герасимовым, теперь парализовал ужас. Она закричала изо всех сил, но вышло не громко и не пронзительно, а хрипло и сдавленно.

– Не надо, Мишка! – она снова попыталась его оттолкнуть.

– Надо.

Он потянул ее платье вверх, оголяя ноги и сдирая с нее белье. Она снова закричала, и он залепил ей пощечину.

– Заткнись, Залетаева! Ты же меня хочешь, я знаю!

– Нет!

– Заткнись!

– Не-е-е-ет!

Морозов уже не замечал ее криков. Душный запах алкоголя упал на нее сверху и крепко прижал к грязной траве. Остановить его было невозможно. Она продолжала барахтаться и кричать, а он продолжал раздирать ее ноги в стороны.

И вдруг все прекратилось. Он поднялся и застегнул брюки.

– Вошел и кончил. Больше и не надо, – объявил довольно. – А вот это на память себе заберу, – поднял с земли ее трусики и сунул себе в карман.

Аня попыталась подняться и увидела, что ее ноги перепачканы кровью. Боли она не почувствовала, или болело все сразу: ударенная щека, искусанные губы, ноги. Сердце…

– Бревно ты, Залетаева! – прокомментировал Морозов. – Несексуальное бревно. Желаю, чтобы ты залетела от меня.

Повернулся и пошел прочь. Вокруг было по-прежнему пусто, темно и тихо. Минут через десять из-за облаков выскользнула луна, и Аня увидела, что сидит в траве у обочины дороги, что ее платье грязно, а по ногам продолжает течь кровь. Она поднялась, оправила платье и вернулась на то места, с которого ее столкнул в темноту Морозов.

Стиснула зубы. Плакать – бестолку. Сейчас ей нужно вернуться домой так, чтобы не напугать бабушку. Значит, нужно торопиться, пока не рассвело, пока она еще спит.

Аня зашагала в сторону своего района. Провинциальная глухая ночь обволакивала какой-то слизью, еще больше пачкая ее тело. Она, собрав насилу мысли, стала думать о том, что, в самом деле, может забеременеть от придурка Морозова, что тогда придется просить у кого-то денег на аборт. А просить – не у кого. Что все это может помешать ей поступить в институт и учиться. И среди всех мыслей уже не было ни одной о Сашке...

Она вернулась в три утра. Открыла дверь своим ключом и проскользнула в ванную, не включая свет.

Вода в кране холодная. Аня натирается мылом и плачет. Гадкая эта жизнь.

– Анечка, ты вернулась?

– Да, бабушка…

Потом замачивает платье и тоже трет. Пятна крови и грязи стираются, расползаются и исчезают. И ночь тоже стирается – стиральным порошком.

– Водички тебе нагреть?

– Не надо. Я чуть-чуть.

Аня ложится в постель. Лежит до утра без сна. Встречает одна первый рассвет своей взрослой жизни.

Утром встала – посмотрела на чистое платье. Чистое, как ничего и не было. Понять бы теперь – беременна или нет. Холодный пот прошибает Аню, когда она думает об этом. Нет! Не может быть такого! Хотя почему не может?

Бабушка уже звонит своей племяннице, которая живет в Донецке, чтобы та встретила Аню и приютила на время вступительных экзаменов. А Аня смотрит в книжки и не может ни о чем думать, кроме одного: а что если?

Наконец, поехала в институт. Не тошнит, не рвет, но голова кружится, как на карусели. Аня тянет билет и чувствует, что вот-вот упадет в обморок…

Сдала все-таки. Сдала, и начались месячные. И потом узнала, что поступила – на свой стоматологический факультет. И в общежитии нашлась для нее койка. И есть Бог на свете!

Аня целует бабушку в обе щеки. Берет полупустую дорожную сумку, идет к двери. Потом возвращается и снова целует.

– Я каждую неделю буду приезжать…

– Да, Анечка.

Бабушка плачет, словно прощается с Аней на всю жизнь.

– А Саша как? – спрашивает у Ани.

– Не знаю.

– Поступил?

– Не знаю. У меня своя жизнь. Без Сашки.

Теперь уж точно – своя. Аня знает, что она сильная и справится, что бы ни случилось. Она все сможет перенести.

Попрощалась с родным городом, чтобы никогда в него не возвращаться. Навалились студенческие будни.

Сначала все вспоминалось с новой болью и никак не оставляло Аню. И секс казался самым гадким занятием на свете. Потом – притупилось. Она справится. Она сильная. Если смогла пережить слизь ночной черноты, сможет и дальше – без особых эмоций.

Так думает Аня – с высоты своих семнадцати лет и всего случившегося. Ей кажется, что эмоциями легко управлять, а подавлять их – еще легче. Не жалеет, что ушла в ту ночь от Герасимова. Уверена, что ее жизнь без Герасимова – будет целиком и полностью ЕЕ жизнью, в которой она сама добьется всего, чего захочет, самостоятельно.

Она не приезжает на выходные. Тяжело возвращаться домой, словно на место преступления. На новом месте должно начаться что-то лучшее. Но лучшее медлит. И медлит. И медлит.

Для лучшего – не самое подходящее время…

3. ГЕРА

Герасимов не только поступил с легкостью, ему и учиться легко. Ему нравится все: столица, общага, пары, сессии, все предметы без исключения. Он с одинаковым интересом изучает программирование и философию. Он физик и лирик в одном лице. И любая работа ему нравится: он чинит компы и мобильные телефоны, подключает юзеров к Сети и разгружает фуры на овощных базах. Он ест все, что съедобно, пьет все, что горит, не отталкивает ни одну девушку, которая его хочет, но сам – не хочет ничего. Живет и чувствует себя бесплотным, бестелым, полым изнутри, аморфным снаружи. Его жизнь – без всякого стержня. Сам он – флюгер. А в память о том, что закончилось для него вместе с детством, он может сделать только одно – не курить.