Герцогиня и "конюх"

Бестужев, разговаривая с чародеем, не спускал взора с Анны Иоанновны и Бирона.

"Что этот "конюх" нашептывал ей? Я убежден, что разговор идет о том "чуде", которое вот стоит передо мной, -- о Джиолотти. Но неужели он при все[ ляпнет такую штуку, о которой говорил мне Бирон?
– - тревожно проносилось в голове обер-гофмаршала.
– - Ведь если он громогласно заявит, что Анну ждет императорская корона, это немедленно станет известно в Петербурге. А там на меня и так косятся".

Джиолотти как бы сразу прозрел, какие тревожные мысли обуревали обер-гофмаршала.

– - Что вы так угрюмы, ваше превосходительство?

– - тихо спросил он Бестужева.

Тот, пожав плечами, ответил:

– - Ведь для вас, такого могущественного чародея, нет тайн. Если это справедливо -- угадайте причину моего тревожного состояния духа.

Пристально-пристально поглядел в глаза царедворцу великий магистр и еще тише сказал ему:

– - Вы боитесь одного б_е_с_т_а_к_т_н_о_г_о чуда с моей стороны. Но, во-первых, если вам не угодно, чтобы оно совершилось, его и не будет, а во-вторых -- оно будет сделано так тонко, что, кроме ее светлости, вас, господина Бирона и меня, об этом никто не будет знать.

"Да, это -- необыкновенный человек!
– - вздрогнул Бестужев.
– - Он читает чужие мысли как открытую книгу".

– - Хорошо!
– - сказал он.
– - Я полагаюсь на ваше искусство и на вашу ловкость, синьор Джиолотти.

Великий магистр, с низким поклоном подойдя к герцогине, спросил:

– - Не пожелаете ли вы, ваша светлость, чтобы я воспроизвел перед вами какие-нибудь картины из того прошлого, которое вам почему-либо особенно мило и дорого?

– - И я увижу эти картины?

– - Да, совершенно ясно.

Удивленный шепот гостей пронесся по залу.

– - Что же я должна для этого сделать?
– - пролепетала Анна Иоанновна робким голосом.

– - Очень немногое. Я только попрошу вас усиленно думать о том, что вам было бы угодно видеть.

После этих слов в руках чародея появилось маленькое золотое блюдечко, на которое он что-то насыпал из золотого же флакончика. Затем он поставил блюдечко на круглый небольшой столик, и вдруг трепетно-голубое пламя взвилось прямым, ровным столбом над таинственной чашечкой, а клубы ароматного, странно пахнущего дыма волнами заходили по залу. Казалось диковинным, как, откуда могли взяться столь большие клубы, в которых совсем скрылась фигура великого магистра. Вместе с этим откуда-то издалека донесся и прокатился по огромному залу аккорд музыки. Тихий звон серебристых колокольчиков как бы примешался к мелодичному звуку туго натянутой тонкой струны. Свет сразу погас. Потухли все люстры, все канделябры.

Анна Иоанновна почувствовала, что чья-то горячая рука с силой схватила ее руку, и она услышала слова чародея:

– - Сосредоточьтесь над тем, что вы желаете видеть, ваша светлость! Думайте только об этом и пристально глядите прямо вперед.

Грозно, повелительно звучал голос Джиолотти; в нем уже не было ни мягкости, ни придворной вкрадчивости, звучало лишь приказание.

Сам он казался каким-то огненным существом в том мраке, который воцарился в зале, -- точно человека облили спиртом и подожгли.

– - Вы видите что-нибудь на стене?
– - спросил затем чародей.

– - Нет... ничего, -- ответила герцогиня, -- только какие-то искры.

– - Напрягайте зрение!

И вдруг на стене, чуть-чуть озаренной фиолетово-голубоватым светом, стали вырисовываться фигуры. Сначала они не имели правильных, определенных очертаний. Казалось, точно бесформенные тени вздрагивали и плясали, то пропадая, по появляясь вновь.

Глубокая тишина царила в зале. Было лишь слышно взволнованное дыхание Анны Иоанновны и ее гостей.

Бежали секунды, сменяясь минутами, которые всем мнились бесконечными часами вследствие остроты жгучего, напряженного ожидания "чего-то страшного, необычайного с того света, от власти Сатаны".

Но вот мало-помалу пляшущие тени стали принимать определенные формы.

– - Ах!..
– - пронеслось вторично по залу.

Все увидели следующее: огромный, длинный стол, весь заставленный кубками, кувшинами" Посредине него, на почетном месте, восседает огромная фигура грозного царя, императора Петра. По правую руку его сидят худощавый, болезненного вида, молодой человек в какой-то иноземной военной форме с лентой и звездой.

– - Кто это? Вы узнаете?
– - тихо, но повелительно прозвучал голос великого магистра, продолжавшего держать Анну Иоанновну за руку.

– - Боже мой!
– - в ужасе прошептала она.
– - Да, да, все это Так... Это -- картина нашего свадебного пира... Вот мой могучий дядя, император Петр... А это -- мой муж... Пустите меня, мне страшно!..

– - А вот та, кто сидит по левую руку императора, кто она?
– - спросил чародей.
– - Глядите пристальнее!

– - Это -- я, я сама...

Чудесное, необычайное видение горело на стене несколько минут, а потом потухло. Но через пять-шесть секунд причудливые тени опять заколебались на стене.

Одна из присутствующих дам -- жена важного курляндского чина -- не выдержала ужаса таинственного сеанса и упала в обморок. Ее поспешно вынесли на руках в соседнюю гостиную.

Но завороженность толпы придворных гостей была настолько сильна, что происшествие, которое в иное время вызвало бы переполох, теперь не привлекло ничьего внимания.

Картина, представившаяся всем, была следующая: унылая поляна, занесенная снегом. Высокая гора... Небольшое здание, ярко освещенное. Несколько повозок, из которых первая, отличающаяся особой роскошью, окружена толпой людей. Из повозки выносят на руках человека в меховой шинели. Она распахнулась и позволяет видеть ленту и звезду... Тут же, впереди других, в бархатной горностаевой шубке стоит молодая женщина в позе глубокого отчаяния, заломив руки...

– - Смотрите, ваше высочество, вы узнаете эту картину?..
– - властно прозвучал голос Джиолотти.

– - Это он, наш трагически умерший герцог! Это -- видение его смерти в Дудергофе!
– - прокатился по залу испуганный гул голосов.

Анна Иоанновна, глубоко потрясенная, бессильно свесилась на руку великого чародея.

– - Не надо больше... не надо... Мне дурно!..
– - умоляюще произнесла она.

Бестужев, грубо схватив Джиолотти за рукав, дрожащим голосом произнес:

– - Довольно! Или вы хотите уморить ее... и всех нас?

Люстры и канделябры зажглись сами собой снова. Анна Иоанновна стояла, тяжело дыша. Лица других были не менее бледны и взволнованны.