Герои

— Милое замечание, — сказал Утроба, шевеля плечами, словно из его шеи лезло что-то живое. — Дрофд.

— Айе, вождь?

— Если позже нагрянет Союз, а по ряду признаков я думаю, так и будет… может быть тебе стоит воздержаться от схватки.

— Воздержаться?

— Это будет битва до последнего. Знаю, у тебя есть кости, но у тебя нет экипировки. Топорик и лук? Союзные закованы в латы, у них добрые мечи и всё прочее… — Утроба покачал головой. — Я поставлю тебя где-нибудь сзади…

— Вождь, не надо, я хочу драться! — Дрофд искоса взглянул на Ручья, словно ища поддержки. Ручей был не в силах её оказать. Хотелось бы ему, чтобы его поставили сзади. — Я хочу завоевать себе имя. Дай мне шанс!

Утроба скривился.

— С именем или без, ты всё тот же человек. Не лучше. Может даже хуже.

— Айе, — оказывается, это произнёс Ручей.

— Легко говорить тем, у кого оно есть, — огрызнулся Дрофд, сердито уставившись в костёр.

— Раз хочется драться, позволь ему драться, — промолвила Чудесная.

Утроба поднял удивлённый взгляд. Словно осознав, что попал не совсем туда, куда думал. Затем он откинулся на локоть, вытянув сапог к огню.

— Ладно. Вроде бы теперь это твоя дюжина.

— Именно так, — сказала Чудесная, потеснив его сапог своим. — И все будут драться. — Йон хлопнул по плечу Дрофда, уже улыбающегося и сияющего от мыслей о грядущей славе.

Чудесная потянулась и щёлкнула ногтем по навершию Отца Мечей.

— Вдобавок, чтобы завоевать имя, не обязательно иметь великий меч. Ты своё зубами выгрыз, да, Утроба?

— Вырвал зубами чьи-то кишки, да? — спросил Дрофд.

— Не совсем. — На мгновение у Утробы затуманился взор, огонь костерка очертил морщины вокруг его глаз. — В первой битве, в которой я был, нам выпал настоящий красный день, и я оказался в самой середине. Тогда я того и жаждал. Хотел стать героем. Хотел имя. Потом мы все сели вокруг костра, и я ожидал чего-нибудь устрашающего. — Он посмотрел исподлобья. — Типа Красный Ручей. Затем, когда Тридуба начал выбирать имена, я заглотил здоровенный кусище мяса. Наверно, пьяный был. Загнал кость, глубоко. С минуту еле-еле мог вдохнуть, все колошматили меня по спине. Под конец один детина перевернул меня вверх ногами, и она вытряхнулась. Пару дней я почти не мог говорить. Вот Тридуба и прозвал меня Утробой, потому что кое-что засело в моём нутре.

— Шоглиг промолвила… — затянул Вирран, выгибая спину и глядя в небо. — Моё предназначение откроет… человек, подавившийся костью.

— Повезло мне, — буркнул Утроба и продолжил. — В общем, когда мне дали имя, я взбесился. Теперь же я понимаю, какое добро сделал мне Тридуба. Пытался по своему заставить меня держать планку.

— Похоже, у него получилось, — каркнул Трясучка. — Настоящий мужик, прямой, как стрела.

Скорри в последний раз провёл прямым, как стрела, клинком по бруску и взялся за следующий.

— Видел нашего новенького, Трясучка? — Показывая пальцем вбок. — Красный Ручей.

— Видел, — Трясучка присмотрелся к нему через костёр. — В Осрунге. Позавчера.

У Ручья возникло сумасшедшее чувство, что Трясучка видит его насквозь тем своим глазом и знает всё про его обман. Очень странно, почему же больше никто ничего не заметил — ведь это начертано у него на лице отчётливей свежей наколки. Спину обдало холодом, и он снова плотнее закутался в пропитанный запекшейся кровью плащ.

— Да, ну и денёк был вчера, — бормотнул он.

— И, видать, сегодня будет ещё. — Вирран встал во весь рост, поднимая высоко над головой Отца Мечей. — Если нам повезёт.

До сих пор вчера

Синяя кожа натянулась, когда под неё скользнула сталь, краска отшелушивалась, как потрескавшаяся на солнце земля, шевельнулись волоски на лице, на широких глазных белках проступили красные прожилки вен. Она стиснула зубы проталкивая, проталкивая, проталкивая кинжал всё глубже, цветные узоры озарили черноту сомкнутых век. Из головы никак не уходила проклятая музыка. Музыка, которую наигрывали скрипачи. Наигрывали до сих пор, всё быстрей и быстрей. Трубочка шелухи, которую ей дали, как и обещали, притупила боль, но насчёт сна её обманули. Она свернулась по другому, замоталась в одеяла. Как будто бы можно было перекатиться и оставить отданный смерти день на другой стороне кровати.

Огни свечей очерчивали дверь, сочась сквозь трещины в деревянных планках. Словно дневной свет сквозь дверь, за которой ее держали взаперти. В темноте, на коленях, ногтями царапавшую узлы. Голоса вовне. Офицеры, входят и выходят, разговаривают с отцом. Обсуждают стратегию и манёвры. Обсуждают цивилизованность. Обсуждают какую из них хочет забрать Чёрный Доу.

То, что случилось, расплывалось, сливалось с тем, что могло, что должно было произойти. Ищейка и его северяне прибыли на час раньше, выкосили дикарей, прежде чем тем удалось скрыться в лесах. Она заблаговременно сообразила в чём дело, и лорд-губернатор Мид возблагодарил её, затаив дыхание. Капитан Хардрик привёл подмогу, а не оказался с тех самых пор без вести пропавшим, и, как в сказках, в самый последний, решающий миг появилась Союзная конница. И тогда она возглавила оборону, восстав на баррикаде, с мечом наголо и испачканных кровью доспехах, словно Монцкарро Муркатто в битве при Светлом Бору, на полотне, которое она однажды видела на стене у страдавшего дурновкусием торговца. Явное безумие — и, раскручивая свои видения, она понимала, что те безумны, и гадала, не сошла ли с ума, но всё равно не могла остановиться.

А потом она заметила какой-то промельк, самым краем глаза, и оказалась, как это и было, на спине и колено врезалось ей в живот, и грязная ладонь обхватила ей шею, не давая дышать, и весь тошнотворный ужас, который почему-то не пришёл к ней вовремя, нахлынул на неё мерзкой, гнилостною волной, и она сорвала с себя одеяла, и вскочила, и мерила, мерила, мерила шагами комнату, прикусывая губы, ковыряясь в коростовом пятне над виском, бормоча сама себе, как безумная, забивая голоса, забивая все голоса.

Если бы она твёрже спорила с Чёрным Доу. Если бы она давила, требовала, она могла бы забрать с собой Элиз, а не… во тьме, её заплетающееся хныканье, когда ладонь Финри выскальзывает из её рук, грохот захлопнувшейся двери. Синяя щека напряглась и набухла, когда под неё скользнула сталь, и она оскалила зубы, и застонала, и схватилась за голову, и изо всех сил зажмурила глаза.

— Фин.

— Хэл. — Он склонился над ней, свеча озаряла его висок золотым светом. Она села, потирая лицо. Лицо онемело. Будто разминает мёртвое тесто.

— Я принёс чистую одежду.

— Благодарю. — Как смешно официально. Так можно обращаться к чьему-то дворецкому.

— Прости, что разбудил.

— Я не спала. — Во рту до сих пор странный привкус, опухшее послевкусие шелухи. Темнота по углам комнаты играла красками.

— Я решил, что лучше я приду… до рассвета. — Снова молчание. Наверное, он ждёт ответа, что она рада — но у нее нет сил вежливо лицемерить. — Твой отец поставил меня командовать штурмом моста в Осрунге.

Она не знала, что ответить. Поздравляю. Прошу, не надо! Будь осторожен. Не уходи! Останься. Прошу. Прошу.

— Ты будешь командовать на передовой? — Её голос был как лёд.

— Полагаю, что где-то рядом.

— Не позволяй себе геройствовать. — Как Хардрик, ринувшийся за дверь за помощью, которая так и не подоспела вовремя.

— Никаких геройств, обещаю. Это просто… правильный поступок.

— Он не поможет тебе преуспеть.

— Я иду туда не ради карьеры.

— Тогда зачем?

— Ведь кто-то же должен. — У них так мало схожего. Идеалист и прагматик. Зачем же она за него вышла? — Бринт выглядит… хорошо. С учётом обстоятельств. — Финри обнаружила, что надеется на то, что всё хорошо и у Элиз, и заставила себя прекратить. Напрасная трата надежды, а у неё её и так почти не осталось.