Гитл и камень Андромеды
Шрифт:
С Бенджи меня познакомил Кароль. А Бенджи представил меня старейшинам Блошиного рынка. Кароль вменил мне в обязанность потихоньку прикупать барахло для нашего магазина. А чтобы купить с толком, надо знать рынок. В вещах разбираться, это само собой. Но одного понимания в этом деле мало. Надо учитывать торговые потоки, понимать, что откуда пришло и как. На рынке всякое крутится. Если попадется что-то стоящее, но оно не прошло через таможню — это не беда, с этим мой хозяин справится. А вот ворованное… тут надо с умом подходить. И Бенджи в этом деле — эксперт.
И лавка, и профессия перешли к Бенджи по наследству от отца, антиквара-контрабандиста, отец которого был знаменитым во всем блошином мире антикваром-контрабандистом, да и дед с прадедом тоже. Предки Бенджи жили все в Тегеране и торговали, кроме антиквариата, персидскими
Впрочем, везение — это как посмотреть, с какой стороны и в каком направлении. Гнилое место Лодзь переходило из рук в руки, не было там никакого порядка, но покупатели ковров были всегда. Кроме того, отцу Бенджи удалось бежать из Лодзи вовремя. Он успел даже ликвидировать склад и эвакуировать ковры. Но, убегая из Лодзи, Яаков Падизада, да продлит Господь его дни, потому что он не только все еще жив, но и торгует, когда здоровье позволяет, заразился сионистским вирусом и поехал не к братьям в Лондон и не к сестрам в Париж, а потащился в Палестину.
То, что Бенджи родился в Лодзи, уже смешно. Самый персидский человек из всех персов Блошиного рынка носит в паспорте такое клеймо! Рынок бы с удовольствием потешался над этим фактом, но подшучивать над Бенджи никто не решался. Даже за его спиной, даже шепотом и даже про себя.
Вообще-то его зовут Биньямин. А старец Яаков, когда Бенджи уж очень его достает своими необузданными выходками, называет сына «Пшякрев». Бенджи не обижался на отца за прозвище до тех пор, пока я ему не объяснила, что «пшякрев» переводится как «сукин сын». Бенджи дулся на старца дня два, потом успокоился. И попросил меня не объяснять ему больше то, что не приносит никакой пользы.
Бенджи считает сионистский пыл отца пророческим даром и катастрофическим невезением одновременно. Когда доллар падает, а покупательная способность населения растет, он говорит о Лодзи с почтением. Именно там старец Яаков впервые услышал речь Жаботинского, и был в этом перст судьбы, поскольку в Париже и Лондоне любовь к персидским коврам продолжает неукоснительно падать, тогда как в Палестине она только растет благодаря постоянной иммиграции.
— Каждый еврей, которому удалось переселиться из сохнутовской дыры в приличную квартиру, думает в первую очередь о хорошем ковре, — объясняет в такие дни Бенджи, — а хороший ковер по сходной цене лежит у меня. Мои лондонские и парижские кузены большие шмоки[2]. Они шьют костюмы в долг и заливают страх перед банкротством вином и виски, потому что англичане и французы передают старые ковры по наследству, вместе с блохами и клопами, а новые покупают неохотно и в основном синтетические бельгийские. А иммигранты не получают ничего в наследство, тогда как в моих коврах не водится никакой живности, потому что они обработаны…
Тут Бенджи замолкает и ни под каким видом не выдает секрет обработки своих ковров. Но когда дела идут плохо, война с арабами вспыхивает с новой силой, настроение обывателей падает, а доллар растет, Бенджи говорит прямо противоположное.
— В Лодзи, с ее поляками, польскими евреями, русскими властями и их блохами можно было поддаться любой пропаганде, — вздыхает он тогда. — Мой отец, да продлит Господь его дни, мог поехать в Лондон и мог поехать в Париж. А я бы сегодня шил костюмы у модных портных, пусть даже и в долг, и пил вино и виски. Хороший исфаган, он и в Бельгии исфаган, посмотрите сами, сколько ниток лежит в его основе и как плотно он соткан. Но мой папаша поехал в эту нищую сумасшедшую страну, где людям не до ковров и не до нормальной жизни. И кто думает о передаче ковра в наследство, когда родители хоронят своих детей и живут дальше без мысли о будущем? Я сам видел, как убитого солдата завернули в старинный ковер и так похоронили. Может быть, это была самая дорогая вещь в их доме. Так я вас спрашиваю, можно ли рассчитывать на хорошую торговлю, когда персидские ковры идут на тахрихим?[3]
Отец Бенджи, Яаков Падизада, торгует за углом старинными монетами и камнями. Не бриллиантами, разумеется, хотя и в них неплохо разбирается, а индийской бирюзой, персидскими гранатами и крашеным кораллом из Таиланда.
Он слеп, почти совершенно слеп, но его пальцы легко и быстро отличают настоящую монету времен царя Агриппы от подделки. К нему приходят за советом из отдела нумизматики в музее, и он консультирует этот отдел бесплатно, выполняя сионистский долг. Яаков говорит по-польски и понимает по-русски, поэтому мы с ним друзья. Я не покупаю у него ни монет, ни гранатов с бирюзой, я вообще ничего не покупаю, кроме мелочей вроде бецалелевского китча, которым грош цена в базарный день, но это никак не сказывается на наших с Яаковом отношениях.Правда, Яаков и Бенджи знают, что если я положу глаз на какую-нибудь дорогую вещицу, за ней придет Кароль. И они будут торговаться с ним до хрипа, и то ли сторгуются, то ли нет. Но и это не сказывается на наших отношениях. Падизады верят в мой добрый глаз, говорят, что, если я покупаю что-нибудь с утра, день у них получается удачный. Поэтому и отдают мне мой китч за гроши, надо же дать мне заработать.
А бецалелевский китч — это бронзовые поделки, которые выпускало заведение Бориса Шаца в довоенные, военные и ранние послевоенные годы. Европейские художники зарабатывали в этом заведении спасительные для них копейки, создавая эскизы для кошмарного вида бронзовых безделушек, которые отливали иммигранты из Йемена. Вроде зажигалки с оселком, изображающей сатира, но с пейсами и феской на голове. Или наподобие ростральной колонны с причаленной к ней китайской джонкой, из которой еврейский бородатый кули достает свиток Торы. Между колонной и джонкой оставлено место для бумаги, а в колонне спрятан нож для этой бумаги, увенчанный рокайльным бантом и шестиконечным щитом Давида.
Бенджи разыскивал для меня эти бронзовые несуразности, а слепой старец Яаков наставлял меня в сионизме, иудейской нумизматике, камнях и правилах торговли антиквариатом. Это он рассказал мне о Великом караванном пути, по которому по сей день в валких корабликах, на ослах и верблюдах, а также в мешках на спинах контрабандистов путешествуют камни, монеты и антиквариат.
Вообще-то антиквары заливают так, как и не снилось охотникам с рыбаками. И суеверны они не меньше. Но старец Падизада уже не играет в эти игры. Он передал священные книги старшему сыну, гаону[4] Меиру Падизада, корпящему над этими и другими фолиантами в одной из иерусалимских ешив, а байки отдал Бенджи, который и передает эту устную тору дальше, неукоснительно ссылаясь на авторитет дедов и прадедов. Мне же старец сообщает то, что Меир знать не хочет, а Бенджи не в состоянии понять и оценить. А знание — каждая крупица его — не должно пропасть втуне. Особенно сионистское знание.
Из рассказов слепого старца вырисовывается вот какая картина: не бурный, но постоянный ручей подделок и подлинных раритетов течет сегодня, как тек сто и двести, и триста лет назад из Азии в Европу и обе Америки. Только сейчас он не убегает прямым ходом из Каира, Тегерана и Багдада за моря и океаны, а заворачивает на Блошиный рынок в Яффе. И в этом заслуга Яакова и еще нескольких семей, использующих старые и даже старинные связи на благо нового еврейского государства.
Как-то Яаков позволил мне спуститься в подвал своей крошечной лавки, некогда служившей подсобкой для лавки, в которой нынче торгует Бенджи, чтобы увидеть сундуки. Старые железные сундуки, деревянные сундуки, окованные железом, и даже просто фибровые чемоданы, какие евреи Лодзи тащили с собой в Маутхаузен, Аушвиц и Берген-Бельзен. Слепец безошибочно вставлял в замки нужные ключики из большой связки, откидывал крышки и — о! Сезам надо видеть, описывать его бесполезно.
В одном таком старом чемодане лежали, например, связки жемчуга — розового, сероватого, лиловатого, коричневого и даже зеленоватого. От бусин шел собственный свет, он был особенно хорош в полутьме и чем-то напоминал поразившее меня в первый день знакомства с Яффой чернильное свечение башен и минаретов.
Яаков согласился с этим сравнением и добавил, что свечение требует полной луны и перебоев с электричеством. Значит, в тот вечер, когда мне было позволено увидеть это жемчужное сияние, опять плохо работала проклятая Электрокомпания, в которой у старца Яакова есть сионистская доля. Он купил акции этой компании, еще живя в Лодзи. Сколько у старца акций — большой секрет, но Бенджи и его дети, и их дети должны эти акции беречь и не продавать даже в черный час, потому что Израиль вечен.