Гитл и камень Андромеды

Кароль даже объявил, что готов дать мне в долг горсть алмазов, только мы с Женькой решили, что одалживаться у него не следует. А план, как набрать денег не на каморку даже, а на целый дом не хуже подполковничьего, у меня к тому времени появился. Разбирая залежи картин и гравюр, натасканных Каролем черт-те откуда, я поначалу ничего интересного не обнаружила. Подписанные никакой ценности не представляли, имена были миру неизвестные. Неподписанные — тем более. Но работы встречались вовсе недурные, только продавать их надо было там, где этих художников знали. На всемирную известность они не тянули. Не то что не тянули, вполне даже тянули, но не вытянули.

В общем, из этих находок нельзя было ни коллекцию составить, ни на рознице заработать.

Я бы сменила все это барахло на самую захудалую иудаику-израэлистику, да хоть и на поделки школы Бецалель начала сионистской эры, но Кароль утверждал, что художники были хорошо известны, кто в Шанхае, кто в Кении, кто в Венгрии и Румынии. И что специалисты ему сказали — каждая картинка стоит больших денег.

Вот и увез бы эти картинки туда, где за них готовы платить, а взамен притащил нефритовые браслеты, деревянных божков и зуб Дракулы. Но у подполковника изменилась география интересов. Он пропадал теперь в Пакистане и сопредельных областях, откуда можно было вывезти только опиумный сап, что, как я подозревала, он и делал. Мне же нужны были комиссионные, а на чем их сделаешь?

И я придумала создать неизвестного миру художника-еврея, путешествовавшего по дальним странам и малевавшего то Гималаи, то джонки в проливе Йохоры, то придунайских коров, то есть именно то, что имело место быть на натасканных Каролем со всего мира картинках. А придумав биографию, художника этого раскрутить, устроить ему ретроспективную выставку, книжку, если надо, о нем написать. И загонять картинки, чем дороже, тем лучше.

Разумеется, приписать картины одного художника другому, да еще и выдуманному, дело нечистое. В нашем цехе за такое не жалуют. Но покупка квартиры волновала меня тогда куда больше, чем незапятнанность профессионального имени. Кроме того, будет иметь место мистификация, то есть своего рода концепт. И что есть жизнь, как не игра, слоны, алмазы и небывший художник с невероятной биографией?

Плохо было то, что наш подполковник брал в каждом месте своего недолгого там пребывания только по одной картинке рекомендованного ему местными знатоками художника. То ли из скаредности чертовой, то ли полагая, что так есть больше шансов напороться на клад. А слепить из этого разномастья одну производящую руку было невозможно.

Допустим, наш художник, вдохновленный примером Биньямина из Туделы, шныряет по миру, усваивая не только особенности местного колера, но и местного живописного письма. Допустим… Однако не может же он работать каждый раз под иного местного живописца с хорошо установившимся стилем! Не может, ерунда это. Консультантов Кароль подбирал опытных и честных. Будь они более невежественны или хитры, подсунули бы ему картины начинающих художников. Тогда бы могло и получиться.

Женька со мной согласился. Он предложил нанять кого-нибудь из приличных и бедствующих русских художников. Пусть пишет нам картины великого еврейского живописца-бродяги, погибшего при попытке одолеть перевал в Тибете где-то в году… 1920-м. Раньше не надо, будет много возни с красками и холстами, которые придется старить.

А биографию надо придумать сионистскую, но не очень, чтобы не начали копать. Сионисты, они штучный товар, все пересчитаны. Пусть будет таким, слегка сионистом, чуток помешанным авантюристом. Баб надо ему придумать, разбитые сердца, ужасные трагедии. Опять же, не слишком ужасные. Все равно всех баб придется убивать молоденькими, чтобы дети-наследники не объявились.

Поначалу проект мне понравился, но потом я его зарубила. Живой художник-фальсификатор — это проблема. Еще поверят в созданную нами легенду о его гениальности, хлопот тогда не оберешься. Нет, необходимо раздобыть где-то картинок тридцать высокого качества, выполненных одной рукой. И… почему бы заранее не договориться с этим художником о мистификации? Ему же лучше. Реклама и все такое. Живет себе какой-то неизвестный миру, но талантливый албанец, азиат или африканец. А мы делаем из него сиониста? Бред, все бред!

Женька предложил оставить эту идею и вернуться к морскому дну. В конце концов, от подполковника не убудет, если мы с Женькой впарим нескольким его клиентам амфорки или монетки постороннего происхождения и не проведем эти операции через кассу. Он же не делится с нами доходами от макового сапа.

Женька говорил уверенно, а я испытывала неудобство. Честно заработанные комиссионные меня больше устраивали. Поговорив с Шукой, приятелем Кароля, Женька перешел на мою сторону. С подполковником такие шутки шутить не рекомендовалось. Решили подождать его возвращения, а если он ничего дельного не привезет, менять хозяина. Правда, надувать кривого Сулеймана нам тоже не рекомендовали. Все шло к тому, что нужно открывать свое дело. Женьке — переходить на откровенное браконьерство, то есть — на археологическое пиратство, а мне — брать на себя ответственность за реализацию некошерного товара. Пока же — набирать клиентуру и составлять себе имя.

Однако одна амфорка сама выскользнула из рук и пролетела мимо кассы, а за ней пришел заказ на целую трирему этих амфор и кратеров. Дело было так: мы с Женькой уговорились поужинать в кафе. А у него был славный денек, на морском дне обнаружилась потонувшая посудина с большим грузом глины. И Женька припер одну амфорку с собой, чтобы показать мне, какая она целехонькая и гармоничная. Мы поставили амфорку на стол и стали спорить о периоде и месте ее изготовления. А дамочка, сидевшая за соседним столиком, вся из себя натуральный лен и туфельки от Гуччи, запала, как говорится, на эту амфорку. Подсела к нам и стала торговаться.

Цену она предлагала завышенную, но при этом явно была готова дать больше. А когда амфорка вместе с Женькиной спортивной сумкой перешла в ее владение, сунула нам записочку с адресом. Мол, требуется штук двадцать этой старины для оборудования дома в Иерусалиме. Она сама — модный дизайнер. А дом — в Старом городе. И ей хотелось бы украсить его именно вот такими древностями. Сертификаты не нужны, она понимает в этих вещах и видит, что амфора подлинная.

Мы и продали весь Женькин улов за такую сумму, что голова кругом пошла. А Женька, принципиальный Персей, велел положить всю сумму, за вычетом трети, на которую он купит какое-то приспособление для своей яхты, в банк, как основу совместного капитала, необходимого для раскрутки нашего художника-фантома.

Подполковника Женька решил взять на себя. Мол, это он велел мне продавать его амфорки и монетки налево, пусть с него и спрашивает. Получалось, что Женька оказался вовлеченным в экспедицию по спасанию меня, и это обстоятельство пробило брешь в его фригидности. Мой Персей стал оживать, проявлять чувства, заявлять права и все такое прочее. Если бы у меня хватило мозгов как следует и до конца играть вечно испуганную и бесконечно благодарную Андромеду, дело могло дойти и до свадьбы. Но характер не изменишь. И тут появилась Луиз. Привела ее к нам Чума. Не чума, а Чума. С ударением на первом слоге и по-польски плюющим «ч».

А что такое Чума, это надо рассказывать отдельно. И рассказ получится не для слабонервных.

2. Куриная Мадонна

На Блошином рынке в Яффо нет блох, и Бенджи считает, что это его заслуга. Когда его спрашивают, что это значит, Бенджи рассказывает, как провел роту по минному полю, и ни один человек не пострадал, хотя мины были старые, иорданские, и никто не знал, как именно и где именно они закопаны. Мне так и не удалось разгадать, как иорданские мины связаны с яффскими блохами, но я верю Бенджи. Он, если чего не знает, в этом, конечно, не признается и соврет. Но если знает, ему можно верить. Про мины Бенджи знает, потому что в военное время он сапер. И про блох знает, потому что в мирное время сидит в своей лавке старья на Блошином рынке.