Гитл и камень Андромеды

— Так. Значит, это реб Зейде ударил Хези багажником по голове?!

— Ну что ты!

— Так это сделала ты?!

— Как я могу?! Просто время Хези пришло, а багажник был давно испорчен. Хези все пытался чинить сам, а он был плохой механик. Надо было попросить Шлойме.

— И тогда Хези остался бы жив?

— Конечно, нет. Все было подписано. Но крышка багажника не соблазнила бы глупых людей смеяться над смертью ближнего. — Заметив, что я покраснела, Гитл положила мне руку на плечо. — У тебя еще есть время исправиться.

— Все-таки скажи мне, Хези погиб из-за этих картинок?!

— Да нет же, глупая! Он совершил много нехороших дел, и его решили призвать. А я так торопилась увидеть тебя, прежде чем картинки попадут к тебе! Даже не из-за тебя, нет. Из-за Марека. Если бы пришлось причинить тебе зло, чтобы уничтожить картинки, Марек повторил бы дело Паньоля. Это было бы ужасно.

— Какое дело Паньоля?

— Ой, ты же не знаешь! — Гитл ударила себя пальцами по губам.

— Расскажи.

— Не надо, — попросила Гитл. — Ты не должна знать этого про своего деда.

— Он мне не дед. Так, биология. Я ему ничем не обязана.

— Родителей и родню нужно уважать, даже если кажется, что они этого не заслуживают. Боже мой, тебя вернули мне так поздно! Как я могу все успеть!

— Мне не нравится то, что вы сделали с Хези.

— Я ничего с ним не делала. Он все сделал сам. И мне его очень жаль. Он хотел быть хорошим человеком. И честным. Это ему зачтется. Я буду хорошим свидетелем. Ах, как мне его не хватает! Он все знал и молчал. Только писал письма самому себе.

— А как ты уехала из России? Тогда же никого не выпускали. Когда?

— Когда Марека не стало… потом… я решила поехать в Чехию, искать маму. Мне показали ее, она была жива. Но жила не в Праге. Тогда я пошла к цыганам, они как раз пришли из Средней Азии и тоже хотели попасть в Чехию. Их ведь тоже убивали. Они хотели знать, что случилось с родней. А цыгане тогда легко переходили через все границы. Они больше боялись минных полей, чем солдат. — Тут Гитл замерла на минуту, благостно улыбаясь. Видно, увидала нечто веселое и приятное в картинках, пробегавших мимо ее взгляда, обращенного в память. — Я нашла маму, — сказала Гитл, и улыбку словно смыло с ее губ. — Она была тяжело больна. За всю войну Гутхарц ни разу ее не навестил, а он нажил тогда у немцев огромное состояние. Правда, перед захватом Чехословакии Гитлером он успел выправить маме чешские документы и перевезти ее в Пльзень. Но денег он ей не дал и не посылал. Она заболела чахоткой. Только я думаю — это все от боли в сердце. Она была очень обижена на Гутхарца и на меня.

Господь послал меня к ней вовремя. Мама меня простила. А когда она умерла, я уехала. Это было нетрудно.

— А как Марек разыскал нас с мамой? Ему было видение?

— Ах! Ну как ты все путаешь! Наверху только решают, что открыть, а что скрыть. И открывают правду разными путями. Марек искал кого-нибудь, кто был связан с Варшавским гетто. И наткнулся на одного русского офицера. Тот ему рассказал, что из гетто спаслось немного народа, но нескольких он видел у Белоконя.

— Почему же реб Зейде сразу не поехал к маме в Ленинград?

— Он поехал. Но твоя мама поначалу не хотела ничего слышать про свою семью. Думала, что их убили за то, что она сбежала. Винила себя, понимаешь? А эта злая гоя, которая была при ней, не хотела никого к ней подпускать. — Тут Гитл, очевидно, почувствовала мой немой протест и вздохнула. — Ты поступаешь правильно, дитя мое, потому что если ребенка воспитала даже волчица, он должен любить эту волчицу до конца жизни. А она оказалась волчицей. Это она донесла на Марека. А! — Гитл передернуло изнутри. — Хватит рассказывать страшные истории. Жди меня дня через три.

— Хорошо, — согласилась я. — Только вот что: если я узнаю, что Шлойме поднял на тебя руку, я его убью!

— Лучше пожалей этого человека за все те муки, какие он на себя вызывает каждым ударом кулака. Это и есть его сумасшествие. Он так меня любит, что готов каждый раз убить самого себя за причиненную мне боль. Зато мне после каждого его удара становится легче.

Гитл еще раз чмокнула меня и решительно закрыла за собой дверь. Я видела в окно, как она пересекает двор, нагруженная пустыми кошелками и картинами. Такси подлетело без промедления. Видно, Гитл вызвала его через небесную АТС, потому что такси на моей улице не водятся.

После ее ухода я беспомощно бродила мимо составленных в ряд картин. Гитл прихватила с собой не больше пяти холстов. А что, если спрятать часть? Тут я вспомнила, каким взглядом смотрела Гитл на каждую картину, как ее глаза убегали за веки, освобождая место на экране памяти для воспоминаний, и оставила картины на месте. Пусть забирает. Спрятала только ту, которую мы с Гитл не могли достать. Портрет реб Зейде с четырьмя лицами. А если все произошло так, как рассказано, и Сима погубила реб Зейде… Чудны пути твои, Господи! И хорошо, что ты послал мне Гитл. Пусть у нее не все дома, но она хорошая и добрая, а вокруг — одни акулы, осьминоги и скаты.

Я совершенно запуталась, вернее, меня запутала Гитл. Нет, больше я Гитл картинок реб Зейде не отдам. Не буду их публиковать, уж бог с ним, но и не отдам! Марек не может помнить каждую картинку, вышедшую из-под его кисти! Пусть его рисунки лежат в моем шкафу. Лежали же картины у Йехезкеля Каца сорок лет и никому не мешали до тех пор, пока я не надумала их забрать. А у меня забирать их некому, я — законная хозяйка. Пусть уж реб Зейде подождет моей естественной смерти — что такое мой век на Божественной временной шкале! — а потом делает с ними, что хочет!

Но что же случилось в Испании? Что натворил Паньоль? Ах, дед, дед, не человек, а шкатулка с сюрпризами. А этого Шлойме я упеку в дурдом, в закрытое отделение. Надо поговорить с ребятами Кароля. И Шуке, кстати, надо позвонить. Что там с галереей? Она все еще висит на мне, Кароль не звонит и не пишет. Не вызвать ли Мару на разговор? Не знаю, что там может Шука, а Мара своего муженька запросто приструнит, если захочет, конечно.

13. Как Гитл противостояла злу

Гитл присутствовала на каждом рисунке реб Зейде. Порой — в фас, профиль или со спины, одетая или раздетая, в пестрой шали, намотанной на голову, как тюрбан, или в веночке из флердоранжа, в котором и цветы, и маленькие апельсины, и птички, и бабочки. Веночек явно существовал и был сплетен умелыми ручками Роз Шмерль.

А порой Гитл на картине отсутствовала, но ее заменяли облако, птица и даже кошка, в которых явственно проступали женские черты. Однако в заштриховке поля, женских волос, птичьего оперения или непрорисованной листвы порой проступали другие закономерности: штриховка ложилась так, словно картинку переворачивали, чтобы заштриховать то или иное место. Я стала вертеть картинки, разглядывать их, меняя и угол зрения, и угол падения света. Вскоре у меня не осталось сомнений. Этой странной штриховкой художник создавал и повторял в каждой картинке три ивритские буквы: ламед, йод и тав.