Глоток Шираза
Шрифт:
* Порой меня на это дело так и подмывало. Я представляла себе, как в воздухе у меня перехватит дыхание и еще до удара о землю остановится сердце. И боли при расплющивании я уже не почувствую. Умереть молодой и красивой… Ах! Тут одной моей пациентке, пережившей Освенцим, позвонили из Праги и спросили, помнит ли она лагерный гимн, который сочинил заключенный, не доживший до свободы. Конечно, помнит: и самого автора, и гимн. Красивый парень, очень жаль, что погиб. Но, если бы он увидел, на кого она стала похожа, он бы ее тоже пожалел. Старость – не пикник на обочине. Про пикник я, кажется, приврала, но гимн мне старушка спела. Кстати, если б не я, она давно бы сидела в инвалидной коляске. Хорошо, что я не спрыгнула с пятнадцатого этажа. Старушке
Пьянство на рабочем месте нынче приравнивается к преступлению, тут не спасет и медаль «За взятие Берлина».
– Надо ставить, – протягивает он Лизе папку. Любопытный Ленин взирает с портрета, что же там такое? Прелюбопытнейшая пьеска…
– Посмотрю после репетиции.
– Полистать-то можно! Присядьте.
Лиза присаживается, открывает папку. «Хемингуэй из Чили».
– Хемингуэй, простите, американец.
Завклубом заволосател: и носище обросло и подбородок.
– Неважно. Он за коммунистов.
– Кто это сочинил?
Ленинский прищур. Догадайтесь, мол.
– Вы.
Лиза перелистывает страницы: Сальвадор Альенде, национально-освободительная война, Хемингуэй убивает тигра…
– Здесь все отражено. Кроме самоубийства. Этого нам не надо.
– Наклеим на грудь актеру табличку «Хемингуэй». Декорация – карта Чили с красными флажками. Места странствий Хемингуэя.
– Да! И приурочим к Победе. Или к Первомаю.
Из гримерки доносится пение. Это рыжий Мотя. Посмотреть бы на родителей, которые в наше время назвали сына Мотеле. И ничего. Живет себе. Играет в «Открытом финале» тупицу-писателя.
Каждый человек должен хоть раз в жизни побывать на сцене. Лиза поднимает ручку рубильника. Поворотный круг плывет под ее ногами… Что-то такое она воображала себе когда-то: пустой театр, поворотный круг – она в центре, на всеобщем обозрении. Лиза перебежками-перебежками – к рубильнику. Стоп машина.
Двадцать человек в сборе.
Народный театр конкурса не объявляет. Площадная труппа. Шекспир для бродячих актеров. Именно для них и написан «Сон в летнюю ночь». Когда-то артисты, не считая, разумеется, придворных, были площадными, уличными, зато теперь есть Всесоюзное театральное общество, куда самих придворных пускают строго по удостоверению. Самодеятельность подконтрольна, пьеса должна быть допущена к постановке соответствующей комиссией. Кому дело до Лизиной задумки – наделить каждого актера лечебной ролью? Она режиссер, а не психолог. В психдиспансере следили за репертуаром. Никакого Годо. Но ее и за Горького выставили. Ну не за Горького, конечно. За то, что она сунулась с просьбой снизить дозу аминазина тому же, кстати, Грише детдомовскому.
Государство обеспечивает сирот жилплощадью по достижении совершеннолетия. Но где взять столько жилплощади? Посему сирот провоцируют на какое-нибудь бесчинство – и в дурку. С заключением из психдиспансера их ждет дом инвалидов. Туда Гриша и угодит.*
* Мурашки по коже… Неужели все так и было? А что сейчас? Я давно не в теме. Позвонила русской пациентке, она сравнительно недавно эмигрировала, неглупая женщина, вернее, скажем, неравнодушная, и она меня «утешила». Ничего не изменилось. Прислала ссылку на документальный интернет-канал artdok.media. Я зашла в рубрику «Дети». Ткнула на «Мама, я тебя убью». Посмотрела. Урыдалась вдрызг. Те же провокации, те же дурки, та же жестокость, то же бесправие… Но канал-то в открытом доступе! Значит, теперь от народа ничего не скрывают. А в СССР – скрывали. Помню, как в начале восьмидесятых я случайно набрела на Новослободской на «Дом ребенка» – услышала детский щебет за огромным забором. Мне удалось проникнуть внутрь, и то, что я там увидела… Малютки в ряд, орут, никто не обращает внимания. Один прямо захлебывался, санитарка его распеленала, а там кровавые пролежни. Наличие «Домов ребенка» тогда хранилось в тайне. Теперь все всем известно, а детей продолжают наказывать дуркой и травить психотропными средствами. Честно говоря, мне впервые стало совестно за то, что я уехала. Но ведь даже режиссер ничего не смогла сделать! Над детьми издевались и во время съемок. Персонал не прятался от камеры. Напротив, взывал к сочувствию. Директор детдома – подуставший инквизитор. Рядом с ним Танин завклубом выглядит фанерной карикатурой.
Актеры – на поворотном круге. Поход на месте с закрытыми глазами. Гуру вращает круг.
Стоп! Привал.
– Где зеркало?
Людмила Петровна достает из рюкзака свой портрет.
– Я хорошо выгляжу сегодня! – показывает всем свое «отражение» в зеркале.
Хор: «Мы на пути к гармонизации личности».
– Стоп. Почему вы улыбаетесь?! Вы серьезно глупы и тем милы Гуру Гурману. Он вас поймал, этот тиран со стажем и неуемными амбициями. Он с утра до вечера самосовершенствуется и требует того же от вас. Все должны быть как он. Стать им. Причем добровольно и с радостью!
– Поняла, Елизавета Владимировна. Повторить?
– На втором прогоне. Пока продолжим.
Писатель достает из рюкзака книжку, свою, разумеется, читает громко: «Индивидуальность, человеческое достоинство, гармония природы и разума, верность собственному предназначению…»
Людмила Петровна: «Ах, какая мудрая, общественно значимая книга!»
– Прекрасно! Ты очарована. Книгой? Нет, им самим. Член Союза писателей почтил вниманием наш захудалый клуб. Продолжай.
Людмила Петровна: «Позвольте поделиться сокровенным…»
Гуру Гурман: «От сердца сей порыв или расчет ума?»
Людмила Петровна: «От сердца. Мне на день рождения всем коллективом преподнесли атлас анатомических уродств. На каждой странице – по уродству».
Писатель: «Это же форменное издевательство!»
Гуру Гурман: «Почему же? Коллектив призвал вас к сознательному приятию любого изъяна. Мы несовершенны».
Людмила Петровна: «Но я-то не уродка…»
Гуру Гурман: «Вам повезло. А тем – из атласа – не повезло».
Писатель: «Людмила Петровна, на больных не обижаются».
Гуру Гурман: «Я не больной».
Писатель: «Что вы, вы наше здоровье! Это я Людмилу Петровну попытался утешить, да вышло неловко. Простите».
– Читаете? – Завклубом взбирается на подмостки.
– Да.
– Но не то, что нужно. Меня читайте! А ваш «Открытый финал» я лично закрываю.
– Я уволена?
– Нет. Я дал вам пьесу. За три месяца справитесь?
Пора переходить на пантомиму. Лиза уходит в гримерку, переодевается в красный эластичный костюм. Разминается, встает на мостик.
Завклубом тут как тут.
– Аэробикой занимаетесь?
– Хореографией. – Лиза распрямляется, подбоченивается.
– Вы не имеете права подрабатывать аэробикой, мы за это предыдущую, с позволения сказать, режиссершу уволили.
Лиза включает магнитофон на полную мощность. Мессиан, «Сотворение мира».*
* Рыхлая сцена. На самом деле я бы тоже не смогла выразительно рассказать о репетициях. За каждым актером вился шлейф дурдомовских историй. Таня это знала, потому и попробовала написать за меня «Архипелаг детей», да не вышло. Пришлось все порвать и выкинуть в окно. Почему не вышло? Потому что картотека судеб была у меня в голове, а головы моей рядом с Таней не было. Где ж была моя голова? На длинной шее, вставленной в плечи. Красный шарф… Ой, чего-то не то несу. Просто обидно, что Таня запорола сцену. Попробую все же объяснить, в чем было дело. Танин «Открытый финал» я решила поставить по соображениям сугубо терапевтическим. Этим и руководствовалась при распределении ролей. О Тане – Людмиле Петровне – мы уже кое-что знаем (уронила ребенка, перерезала себе вены), о Моте – писателе – ничего, кроме того, что ему дали такое имя. На самом деле у Моти была шизофрения, он мнил себя великим философом и сочинял тарабарские трактаты. Ему нужно было сыграть в писателя. Про актера в роли Гуру Гурмана вообще ни слова. Как его звали? Тарзан? Нет, это прозвище. На самом деле это был здоровый битюг, который впадал в ярость на пустом месте и распускал руки. Кто-то не так посмотрел, не туда положил рюкзак. У него было несколько приводов за избиение прохожих на улице. Он сам выбрал себе роль властителя дум. Играл страстно. Интересно, где они все, что с ними стало?