Глоток Шираза

В голубой ванночке плавает Лизино лицо

Стив пинцетом поддевает фотографию за уголок, кладет ее на стекло лицом вниз. На этом снимке она, пожалуй, даже некрасива: грызет губы, щурит глаза. Принимает решение. Последний их вечер в Питере. У Лизы какое-то дело, о котором она ему не рассказывает. Нет у нее такой привычки – советоваться, делиться.

– В конце концов, ты вычеркнула все маршруты из моего турне. А сама хочешь куда-то идти без меня. Друзья так не поступают.

– Хорошо, едем вместе.

Сели в такси. Она закусила губу, сощурилась.

– Знаешь, кто ты? Мой друг эстонец из Тарту, филолог или социолог. Подумай, кого тебе проще изобразить.

– Влюбленного осла.

– Это хобби. Рифмуется с Найроби… Рассказывай скорей про жарищу, красотищу и национальную кухню.

Стив рассказывает, но Лиза его не слышит. Когда она слушает – не сводит глаз, а когда не слушает – смотрит в сторону и задает вопросы невпопад.

Обшарпанная пятиэтажка на окраине Ленинграда

Голый мальчик лет четырех с истошным воплем вцепился Лизе в волосы, Лиза пригнулась, он запрыгнул ей на спину, впился в нее ногтями. Завидев кровь на своей ладони, он упал и забился в истерике.

– Испугался, – объяснил Стиву мальчик постарше. – Сейчас присмиреет.

– Лиза, прости, не успела его запереть, пойдем, рану обработаю. Привяжи его к стулу, – велела женщина мужу.

Отец отнес ребенка на кухню, но к стулу не привязал, сунул ему в рот бутылку с соской. На какое-то время тот действительно стих. Лиза играла в шахматы со старшим, Стив с матерью семейства сидели за столом, и та, без особого энтузиазма, повествовала о жизни: они с Лизой учились на театральном факультете, теперь она полы в поликлинике моет, а муж сторожит котельную. В разные смены. Такого ребенка ни на секунду не оставишь. В специнтернат сдать – угробят.

Услышав голос ребенка, она вскочила и побежала в кухню. Ее сменил муж. Пользуясь вновь наступившим затишьем, выпивали и закусывали. Стив слушал и кивал: вопросы могли бы выдать в нем иностранца.

Потом началось нечто невообразимое. Ребенок ворвался в комнату, сдернул со стола скатерть – пышные салаты с винегретами, рюмки с тарелками вмиг оказались на полу. Скинув с себя одежду, он выбросил ее в окно, плюхнулся в салаты и винегреты, чавкал и урчал, пока не началась рвота.

– Простите, – сказала мать ребенка, – у него еще не развит глотательный рефлекс.

Гостиничный ресторан. Валютный

Кругом толстолистая зелень, мебель ампирная в зеленой обивке. Этакая заграница, где все как у людей – цветочки, листочки, фикусы, официанты в смокингах.

– Чтобы в специнтернате не было специального ухода, – сокрушается Стив. – Безумный херувим… Чем тут можно помочь?

Лиза кусает губы, молчит. Стив гладит ее по руке. Мол, ладно, все уже хорошо. И неожиданный вопрос – в лоб:

– Ты читал «Птиц» Тарье Весоса?

– Нет. Кто это?

– Норвежский писатель. Роман про дурака. Но это не фолкнеровский Бенджи. Бенджи гибнет от отсутствия любви, а норвежского дурака любят все. Опекают, сочувствуют.

– И он все равно гибнет? – Стив целует Лизину руку.

– Представь себе! Он работает перевозчиком в такой глуши, где перевозить с берега на берег некого. Единственный человек, которого он перевез, был лесорубом, и сестра дурака вышла за него замуж. Неотесанный мужик прекрасно с ним ладил. Но дурак ощущал себя помехой счастью. Он пробил дыру в лодке и утонул посреди реки. Человек одинок даже тогда, когда его любит весь мир. А когда его мир не любит, когда его целенаправленно сживают со свету?

– Ты не можешь спасти всех. ^* – Это Стив говорит ей уже в номере.

^* На самом деле мне удалось вытащить это семейство в Австралию. Лика действительно училась со мной в Институте культуры, она вышла замуж за Стаса-питерца, и у них действительно был такой Яшка. Я о них Тане рассказывала. Тутошние специалисты по аутизму с Яшкой справились. Через свою пациентку я вышла на профессора Бакера, и тот реально помог. Какое-то время я выступала в роли переводчика и много чего поняла. Родители боялись своего ребенка. Чувства вины, стыда и беспомощности блокировали родительскую любовь. Пришлось заново налаживать чувственные, тактильные связи. Лика со Стасом работали с психологом, а профессор Бакер занимался Яшкой. Агрессия ушла. Яшке уже за тридцать, он работает официантом. Есть такое кафе в Мельбурне, где посетителей обслуживают аутисты. Я там не была, но Лика говорит, что за два года он ни разу не сорвался и что одну леди он называет «миссис крокодил» – и та смеется. Видимо, работает где-то неподалеку и обедает у них. Яшка ее поджидает. Ему нравится ее смешить. А старший Миша стал профессиональным шахматистом. Но тут уж точно моей заслуги нет.

Лиза лежит на полу, на ковре.

– Я не преследую такой цели.

Стив не успел спросить тогда, какую цель она преследует, потому что Лиза вдруг встала, обвила его руками, поцеловала в губы.

– Это тебе за сочувствие, – Лиза перевела дух, – а это тебе за то, – Лиза снова приникла к нему, – что ты завтра окажешься дома, со своими розовыми и белыми магнолиями, а это тебе… не знаю, за что. И именно за это я тебя больше всего люблю.

– За что же?

– Скажу на вокзале.

Стив выливает в раковину проявитель и закрепитель

Смотрит на себя в зеркало: старик.

В привокзальном кафе нельзя было курить, и Лиза грызла спичку. Стиву хотелось как-то успокоить ее, отвлечь. Он вдвое старше нее, он был на войне, он знает, что такое опасность, что такое угроза. В СССР нет войны, но чувство угрожающей опасности разлито в воздухе.

Лиза неосмотрительна! А он? Разве можно было водить ее в гостиницу, нашпигованную прослушками! И агентами в смокингах. В привокзальном кафе он вдруг начал озираться, вглядываться в людей за соседними столиками.

– Заболеваешь? – Лиза бросила изломанную спичку в блюдце. – Имей в виду, паранойя не лечится. Вернешься домой – и на рыбалку. Восстанавливать нервную систему. Ты так красочно описывал дачу с озером… Въезжаешь на велосипеде в изумительную тишину. Варишь кофе и сокрушаешься: «Какой же я дурак, почему бы мне не жить здесь постоянно?» Выпив кофе, ты отправляешься с удочкой на озеро в полной готовности остаться там навсегда, а сам уже думаешь, зачем тебе эта рыба? За это время ты мог бы сделать то-то и то-то… Сматываешь удочки, катишь на дачу. Пересаживаешься в машину, возвращаешься домой. Неприкаянный ты, Степушка, за это и люблю.

«Ты когда-нибудь ковырялся вязальной спицей в остановившихся стенных часах?

Я однажды это делал и увидел, как в часы вдруг вселился бес, и весь запас времени с треском полетел в тартарары, стрелки пустились взапуски по циферблату, они как сумасшедшие вращались со страшным шумом, престиссимо, а потом так же внезапно все кончилось, и часы испустили дух. Именно это происходит сейчас здесь, у нас: солнце и луна, обезумев, мчатся, словно их кто-то гонит по небу, дни летят, время убегает, словно через дыру в мешке…».^*