Глоток Шираза

^* Достают меня эти цитаты! Читатель уже наслышан о моей начитанности, о моем увлечении Гессе! Явный перебор.

Соня – камея, с глазами, впаянными во тьму, – слушает Лизино чтение. Когда они познакомились, она еще читала сквозь лупу.^*

^* У меня такой подруги не было. Скорее всего, Таня познакомилась с Соней в Гомеле. Ну не с Соней, конечно. Чем-то, видимо, она меня ей напоминала. Помощь старым и больным – в Танином характере, в себе я такой склонности не замечала. Да поди ж, прорезалась на склоне дней. Таня – ты провидец! Или ведьма. Раньше ты подчинялась мне, и я, надо сказать, вволю этим попользовалась. Теперь, когда тебя нет, все стало наоборот. Что значит, тебя нет? Ты же это пишешь. А я расслаиваюсь. На ту себя, на эту себя. Это лишает работоспособности. Учти, на одну пенсию я не проживу.

– Это Гессе написал в сорок два года, когда расстался с женой и пустился во все тяжкие: пил, кутил, писал картины, сходился с разными женщинами. Вот слушай: «У нас умерло все, что было у нас хорошо и нам свойственно: наш прекрасный разум стал безумен, наши деньги – бумага, наши машины могут только стрелять и взрывать, наше искусство – это самоубийство. Мы гибнем, друзья!»

– Лиза, мы получили разрешение.

– Когда?

– Неделю назад.

– Какое счастье…

Все, что бы она сейчас ни сказала, будет звучать фальшиво. Лучше принять душ. Как в пьесе: «Шесть контрастных душей – и я в состоянии контактировать».

Лиза включает воду, садится на стиральную машину, смотрит в продолговатое заляпанное зеркало, прибитое к двери ванной. Круг ржавчины у сточной дыры, как солнце с пробоиной посередине. Вода снимает боль ожога, смывает тушь вместе со слезами.

Может, ничего этого нет, и она до сих пор лежит на каталке, под наркозом? А если ковырнуть спицей в действующем механизме, не в остановившихся часах? Вытолкнуть любимую реальность в прошлое, стереть мочалкой, оставить будущему образ любви… Предмет ее – величина переменная, кого-то снесет волной, кого-то прибьет. Но она – не валун в море, к кому-то она должна возвращаться… Вот уже семь лет таким человеком была Соня. Что будет с этим прибежищем, с халатом вот этим цыплячьим, купленным ею в Риге на базаре в тот день, когда она сбежала от Виктора. «Лизуся, он желтый?» – спросила тогда Соня. Желтый! Проблески зрения летом еще были.

– Знаешь, почему женщинам не дается эпический жанр? – Лиза запахивает халат, расчесывает мокрые волосы, сушит феном.

– Ты уходишь?

– Да. Вместе с тобой.

– Куда?

– Секрет.

Лиза надевает на Соню дубленку, застегивает шапку под подбородком. Они одного роста, одной комплекции, разве что Соня шире в груди, что не мешает им носить свитера по очереди. Джинсы и свитера – их униформа.

Соня ухватывается за Лизину руку. Ступеньки или неровности почвы Лиза предупреждает замедлением шага, так что, когда они вместе, подъемы и спуски преодолеваются легко.

– Так что у нас с эпическим жанром?

– Ежемесячные перепады настроений. Да еще и внутри цикла делим на три: перед менструацией – депрессия, после – эйфория, посредине – равновесие. Наибольший шанс забеременеть. Природа заботится.

– Ничего, Лизуся, шансом на эпос воспользуется бесполая старость. Или ты все еще собираешься дописать роман за Музиля?

– Нет, теперь за Кафку. «Замок» перспективней.

– По-моему, его уже дописала одна персона, женского пола, кстати.

– Кто?

– История, моя дорогая.

У метро «Молодежная» они садятся в автобус. Лиза занимает их любимое «тепленькое местечко» над полукружьем колеса, пропускает Соню к окну.

– Почему бы тебе не воспользоваться предложением Стива? – Соня кладет голову на Лизино плечо. – Вот бы мы зажили!

Кто бы тогда ездил к профессору? Нет, это, конечно, не аргумент. Везде найдется кто-то, кому ты можешь пригодиться. Лучше не думать об этом, когда Соня рядом, не справлять тризну преждевременно. Завещание, написанное дважды, – признак графомании.

– Знаешь, в чем разница между графоманом и неграфоманом? Тот, кто пишет по четыре письма на дню любимой девушке, – настоящий писатель, а тот, кто пишет любимой девушке письма под копирку и вторые экземпляры отдает на хранение товарищу, – графоман.

– Надеюсь, ты не будешь писать мне письма под копирку?^*

^* Такое ощущение, будто это мы с Таней разговариваем… Похоже по тону. Вот хоть прибей меня к столбу гвоздями, не могу вспомнить, когда я ее в последний раз видела. Растворилась в одночасье, и как не было. А потом раз – и молотком по голове! С того света, можно сказать. Это – для красного словца. Тот свет для меня не существует.

Зато на этом свете Елизавета Годунова останется молодой и красивой.

Благодаря Тане. Надеюсь, мои пациенты романов не сочиняют. Озабоченным здоровьем творческий угар не по плечу. Да и что бы я делала в их романах? Массаж контуженому бомбардировщику? Ха! Print on demand, как ты думаешь, мне удастся хоть частично покрыть расходы на болтовню или пора заткнуться?

Тяжелобольное сердце дало жизнь этой постройке

Кардиоцентр приземлен, от главного корпуса ответвляются многочисленные сосуды.^*

^* Ради спортивного интереса нагуглила кардиоцентр Чазова. Не соответствует описанию. Скорее всего, Таня там не бывала. Но это, конечно, придирки. Хотя лажа в мелочах приводит к недоверию в целом. Почему так хочется придираться? Зависть? Но уж точно не к Таниным литературным способностям. К себе той. Кстати, Таня точно заметила одну мою особенность. Я никогда ни с кем не говорила о чувствах. Прикрывалась цитатами из книг. Почему? А теперь вот разболталась. Ни к селу ни к городу.

– А не подскажете, где девятый корпус? – спрашивает Лиза дежурную.

– В девятом корпусе у нас белые мыши и подопытные кролики. Может, девятое отделение? Тогда вдоль стены по стрелке.

Стрелка приводит в роскошный вестибюль с черными широченными креслами и цветочными горшками.

– Не желаете сдать верхнюю одежду? – вежливо предлагает гардеробщица.

– Можно не сдавать? – спрашивает Соня.

– Можно не сдавать, – отвечает гардеробщица, – проходите.

Бесконечные стеклянные двери, входы и выходы, и, конечно, где вход – закрыто, где выход – открыто.

– Что-то грандиозное, – говорит Соня. – Где мы?

– В больнице.

– Не может быть! Никакого запаха…

– Такие нынче больницы. Запоминай. А то будешь там клеветать про больных в коридорах.

– Тут не лежат в коридорах?

– По-моему, тут и больных нет, по крайней мере я еще ни одного не видела. Нет, одного вижу… Илья Львович! Шикарная пижама, черная в желтую крапинку, в руке пустой стакан с ложкой.

– Я догадалась, что мы идем к нему… Спасибо.

– Лопни мои глаза – Лиза! – Профессор целует ей руки.