Глубокое течение

Над лесом, почти касаясь деревьев, плыли тяжелые тучи, угрожая обрушиться на усталых людей холодным дождем.

Люди не только устали, они были еще и голодны. Проходя под дубами, многие из них наклонялись, за желудями и ели их. Колонна растягивалась. Впереди шли Приборный и Николай Маевский. Лесницкий и командир отряда Павленко шли позади, следя за тем, чтобы кто-нибудь не отстал, и подбадривая тех, кто совсем выбивался из сил.

Отряд возвращался из предоктябрьского рейда. В заключение рейда был нанесен комбинированный удар по железной дороге. Это была хорошо подготовленная и удачно проведенная операция. В ней приняли участие не только все отряды бригады, но и несколько тысяч колхозников, мужчин и женщин, из ближайших к железной дороге деревень. В деревнях этих в течение нескольких дней работали партизанские агитаторы. В вечер перед операцией в деревни якобы «ворвались» отряды, навели там свой порядок и созвали сходы, на которые явились все, от старого до малого. На сходах объявили о мобилизации всех трудоспособных на ремонт железной дороги. На дорогу погнали даже старост и захваченных полицейских, сохранив им на этот раз жизнь. Все делалось будто бы в принудительном порядке, чтобы освободить население от ответственности за диверсию. Но крестьяне хорошо понимали смысл этой «принудительности» и шли с большой охотой. Даже старики и подростки не хотели оставаться в опустевших деревнях.

Одновременно другие отряды произвели налет на станцию, разгромили немецкий гарнизон и очистили от охраны большой участок дороги.

Работали всю ночь. Партизаны взорвали станционные будки, два железнодорожных моста, стрелки. Колхозники разобрали километров десять путей. Рельсы при этом были заброшены в болото и речку, а шпалы частично сожжены, частично сплавлены вниз по реке.

Гитлеровцы выслали к месту диверсии бронепоезд. Но, не дойдя километров пятнадцати, он скатился под откос, в болото, подорванный группой Гнедкова.

На рассвете все было закончено. Размеру диверсии удивлялись даже сами партизаны.

— Вот это «подарочек» фрицам, — удовлетворенно посмеивался Приборный. — Пусть облизываются. Будут помнить наш праздник. Жаль, что нельзя поблагодарить колхозников. А то, может, митинг закатим? А, комиссар?

Лесницкий не согласился.

Еще до рассвета отряды один за другим незаметно отошли от железной дороги и направились в свои постоянные лагери — встретить праздник, отдохнуть.

Головной отряд снялся последним.

Теперь ему предстояло проделать тридцатикилометровый марш.

…В дубняке густой запах прелых листьев и желудей опьянял уставших, голодных людей. У самого комиссара бригады кружилась голова, и ему все время казалось, что пахнет вокруг не прелыми листьями, а только что вынутым из печки горячим хлебом. Он шел и поражался силе и выдержке женщин — за них он боялся с самого начала марша, но, к его удивлению, ни одна из них не отставала.

Первым сдал молодой боец — юноша лет семнадцати. Он присел под дубом и сразу же закрыл глаза. Лесницкий и Павленко наклонились над ним.

— Эх, Опанас, Опанас! Что же это ты, брат, спасовал?

— Я немножечко полежу, товарищ комиссар. А потом я догоню вас, — не открывая глаз, сказал боец.

Павленко подхватил его под руки, приподнял и с силой встряхнул.

— Держись, Опанас, сейчас придем в Выселки и как следует подкрепимся. Люди там гостеприимные…

Хлопец повертел головой, поморгал глазами, отгоняя сон, и, засмеявшись, побежал догонять колонну.

Но вскоре начали отставать другие. Приборный и Павленко настаивали на том, чтобы остановиться в Выселках — небольшой деревне, приютившейся у самого леса, отдохнуть там и накормить людей. Об этом условились еще утром, и в деревню была выслана конная разведка. Разведчики должны были поговорить с крестьянами и подготовить обед на триста человек. Партизаны знали об этом и теперь ускоряли шаг. Но разведка обнаружила в Выселках значительные силы врага. После короткого совещания командиры решили обойти деревню, так как люди устали и у них почти не осталось боеприпасов.

На поляне выстроили отряд. Лесницкий разъяснил бойцам положение.

— Пойдем без отдыха, товарищи. И идти должны быстрей, чем шли раньше, чтобы не опоздать к началу трансляции доклада товарища Сталина. Дойдем?

— Дойдем! — в один голос ответили триста человек. Желание услышать голос вождя подбодрило партизан лучше всякого отдыха и обеда.

Отряд свернул в сторону и быстро двинулся дальше, в обход Выселок. В одном месте путь отряда перерезало болото. Обойти его было трудно. Люди шли по пояс в ледяной воде, холод пронизывал их до костей, сковывая мускулы, судорога сводила ноги. Люди спотыкались о кочки и пни, падали. Даже самые сильные не могли сдержаться и поминали всех святых, грешников и Гитлера. Без его имени не обходилось ни одно мало-мальски складное ругательство. И чего только не желали ему! Обычно Лесницкий возмущался, если ругались в присутствии женщин. Но теперь молчал.

Над болотом гремел голос Петра Майбороды:

— Эй, вы! Водоплавающие! Держитесь за меня. Со мной нигде не пропадете.

Он ловко перескакивал с кочки на кочку, кричал и смеялся, а выйдя на сухое место, принимался наигрывать на губной гармошке веселые марши. От него ни на шаг не отставали девчата. Все они были немного влюблены в этого краснощекого неугомонного весельчака. Только Татьяна была не с ними. Она шла впереди, рядом с Женькой. И Майборода шутил по их адресу:

— Истинную правду говорят, что все влюбленные — страшные эгоисты. Вот вам, пожалуйста, смотрите, как портятся хорошие люди. Я потому и боюсь любви, как черт ладана.

— А ты не бойся, Петенька. Влюбись хоть разок, — шутили девчата.

— Нет, не агитируйте. Не хочу портиться.

— Хуже, чем теперь, не будешь. Не бойся. Вот счастье-то кому-то привалит! — насмешливо бросила Настя.

Эх, и ответил бы он, если бы это была не Настя! Жену Андрея Майборода уважал и даже немного побаивался, поэтому он промолчал и, отвернувшись, снова заиграл на гармошке.

Лесницкий, убедившись, что теперь уже никто не отстанет, пошел вперед.

Приборный встретил его шуткой:

— Ну, как поживаешь, святой мученик? Я думал, ты и сам уж отстал. Вот, думаю, потеряли, чего доброго, нашего комиссара. — Помолчав, он посмотрел на небо и добавил: — Что-то бог на нас разозлился, лихо на него. Того и гляди, дождь пойдет. Не хватало нам еще этого душа на нашу голову. Очень приятно будет освежиться после такой бани…

Лесницкий не ответил.

— Э-э, да ты, брат, что-то нос повесил. Смотри, держи выше, а то потеряешь. Ты посмотри вон на своего первого помощника, — он кивнул в сторону Женьки и Татьяны. — Видишь, совсем переменился хлопец. Не узнать. Смотри, как смеется! Что им холод, усталость, мозоли на ногах, голод! Наплевать им на все это! У них такое сейчас в душе! Май и соловьи! Аж я, старый, завидую. — Приборный вздохнул. — Лихо на тебя, Павел, какую девчину ты проморгал. Предупреждал ведь я тебя…

— Перестань, Сергей, об этом, — поморщился, как от зубной боли, Лесницкий.

— Болит?

— Не люблю, когда ты говоришь глупости. Не солидно это для командира бригады.

— Да при чем тут командир бригады, лихо на тебя! Я тебе, как другу, говорю, добра желаю. А ты мне — командир, командир. Как будто командир не человек, а машина. А знаешь ли, комиссар, что твой командир ночами не спит, о семье думает? Легко, думаешь, мне? Побыл бы ты на моем месте — знал бы! Где они сейчас, мои семь кукушек? Живы ли, здоровы ли? Эх! Знаешь, поговорить о семье, о женитьбе, о любви мне просто приятно и необходимо. И ты мне не мешай, будь ласков. А вот за то, что у тебя не о ком думать, я тебя не люблю. Нехорошо это… Семья сейчас необходима… Э, да что с тобой говорить! Сухой ты человек. Наверно, мне так и не придется увидеть тебя семьянином. Не дождусь…

— А ты и не жди. На свадьбу я тебя все равно не позову.

— Ну, это ты, брат, врешь. Я сам приду.

Они немного пошутили, и им обоим стало легче от этой дружеской перебранки.

Дружба их началась еще до войны. Война закалила ее и сроднила на всю жизнь этих двух людей с такими разными характерами. Правда, Лесницкому не всегда нравились шутки командира и особенно чрезмерный интерес Приборного к его личным переживаниям и чувствам. Так случилось и с его отношением к Татьяне. Он еще ни о чем не думал, ничего не знал и, ему казалось, не чувствовал, когда Приборный начал бросать камешки в его огород.