Глубынь-городок. Заноза

Наверно, только в нашей жизни случаются такие удивительные вещи! Что ж, скажет почти каждый,

покачивая головой, бывает и так…

Женин отец, инженер-горняк, уезжал в длительную, очень длительную командировку.

“Когда я вернусь, ты, дочка, станешь, наверно, уже кандидатом наук”, — писал он полушутливо,

полупечально. Жизнь отца, занятого человека, текла как-то всегда в стороне от Жениной. Она не чувствовала

особой потребности в его ласке: это можно получить и у мамы. Для бесед у нее были друзья; когда они с отцом

встречались за столом или в выходной день, тот только мимолетно проводил ладонью по ее щеке.

— Ну как, егоза? — вздохнув, спрашивал он и не знал, что прибавить. Он не мог уследить за ее

интересами. Так же быстро она вырастала и из своих платьев. А ведь ему в глубине души дочка представлялась

все такой же маленькой, под розовым байковым одеяльцем…

Получив письмо об отъезде отца, Женя вдруг затосковала. Она вспомнила как-то сразу все отцовские

морщины, его седые виски и испугалась: о многом они еще не поговорили, как мало знает он свою Женьку!..

Впереди был месяц учебы, экзамены. Но она договорилась в деканате, что сдаст досрочно. Тогда у нее

осталось бы три недели свободного времени, как раз те самые три недели, которые отец решил прожить у своей

пожилой сестры на Волге.

Никогда не занималась Женя так яростно!..

Прямо с зачеткой в кармане она бросилась на речной вокзал. Но там только посмеялись ее наивности: на

билеты существует очередь, запишитесь, может быть, недели через три…

— У меня же совершенно исключительный случай! — в отчаянье говорила Женя. — Мне делать там

нечего через три недели!

В ответ пожали плечами.

Тогда Женя спросила, сдерживая негодование:

— Хорошо, но кто-нибудь все-таки может получить билет без очереди?

— Герои Советского Союза и депутаты Верховного Совета, — ответили ей.

Ни героев, ни депутатов у Жени знакомых не было. Она бесцельно бродила по улицам, с тоской глядя на

проходящие звездочки… И, наконец, решилась… Что еще оставалось ей делать?

— Товарищ Герой Советского Союза, — сказала она торжественным, ломким голосом, оборачиваясь к

своему соседу по троллейбусной очереди, у которого на пиджаке блестела Золотая Звезда.

— Да, — проворчал тот, опуская газету, которую просматривал на ходу. — В чем дело?

— Вы можете совершить хорошее дело, если это займет у вас только час времени?

Герой поднял было брови, но уже, шурша шинами, подошел троллейбус.

— Так я скажу вам все! — жалобно воскликнула Женя, вскидывая руку.

В тесной толпе она сбивчиво объясняла свои обстоятельства, пугаясь его каменного лица, и начала уже

было бормотать: “Конечно, она сама понимает… такой занятой человек…”, — как Герой вдруг спросил все так

же строго:

— Когда открывается касса? Учтите, что я здесь проездом, послезавтра уезжаю.

Достать билет на пароход в разгар летнего сезона оказалось не так-то просто и для Героя. Дважды они

встречались в девять утра на условленной улице, и только на третий день он вручил ей нарядный, с голубыми

полосами, билет Волжского пароходства. Оставалось поблагодарить и распрощаться, тем более, что и Герой

возвращался назад, в Белоруссию. Женя шла, все замедляя и замедляя шаги. Неужели так оно все и будет? И

они разойдутся сейчас как чужие?..

— Ну, что же ты намерена делать? — пробурчал Женин спутник, встряхивая седеющей курчавой головой

и неожиданно переходя на “ты”.

— Сегодня? — глупо спросила Женя.

Он улыбнулся:

— И сегодня и всегда. Вообще в жизни?

— …Вот откуда я знаю Курило, а вовсе не потому, что он областное начальство, — кончила Женя,

стараясь разобрать, какое впечатление произвел этот рассказ на Ключарева.

— Угу, — удовлетворенно отозвался тот из темноты.

Машина шла и шла, подскакивая на ходу и освещая прямым недрожащим лучом лесную дорогу…

— Федор Адрианович, — сказала Женя немного погодя, — что такое мужество?

Ключарев удивился вопросу и задумался.

— По-моему, это защищать до конца то, во что веришь.

— Так. — Женя для верности даже повторила его слова, шевеля губами. — А счастье?

Ее юный пытливый взгляд был неотступно обращен к Ключареву. Тот улыбнулся, слегка пожав плечами.

…Ночью в свете фар дорога преображается. Облитые матовой молочной белизной стоят овсы, цвет у них

таинственный, мягкий, словно смотришь сквозь бутылочное стекло. Дерево, вырванное из темноты, стоит, как в

блеске молнии: так четко обрисован каждый его лист со всеми жилками, так ясно видна любая морщина на

коре. Секунда — и дерево снова исчезло, словно с головой утонуло. Иногда они останавливались и, выходя из

машины, тоже сразу оступались в эту непроницаемую тьму. Уже ощупью, с неизъяснимым наслаждением

собирали в охапки стебли цветущей гречихи; осторожно касались лицом ее росных душистых соцветий и

выпускали не повредив. Гречишное поле, повитое туманом, смутно белело, насколько хватало глаз.

— Самый добрый труд — колхозника, — сказал вдруг Ключарев, глубоко вдохнув свежий, напоенный

травяными запахами воздух.

— Почему?

— Счастливый. Дает полное и немедленное удовлетворение. Бросил зерно в землю — и видишь, как оно

поднимается. Собрал — и знаешь, что оно не для тебя одного, а для всех.

Земля дышала тишиной и миром. Удивительная ночь! Все лучшее, что есть в человеке, словно

просыпается в такие минуты и чутко вслушивается, дышит и не может надышаться…

— Стоп.

“Победа” снова остановилась. Что-то темное, как огромная спящая птица, сложившая крылья, виднелось

слева, у самой дороги…

— Комбайн! Неужели так и брошен без присмотра? Эй, есть тут жив-человек?

Несколько секунд стояла тишина. Одинокая красноватая звездочка низко висела на небосклоне. И кроме