Гнев изгнанника

Глава 8

Мечтатель

Джуд

27 августа

Знать, что в Уэст Тринити Фолс никого не берут на работу, гораздо приятнее, чем ходить по собеседованиям в Спрингс.

По крайней мере, в Фолс ко мне относятся как к человеку.

— Да, не выйдет. Свали, пацан.

Владелец «Viva Coffee», неудавшийся инди-рокер с запахом изо рта, от которого слезает краска, сует мне в грудь стопку бумаг. Его сальные волосы спадают на лицо, когда он резко поворачивает голову в сторону выхода. Я смотрю, как он обращается к одному из нервничающих школьников, стоящих за прилавком.

— Трей, сходи за салатом с киноа в «Garden Front» в конце улицы. Без лука. С этим ты сегодня справишься?

Я смотрю, как он вытаскивает смятый пакет с деньгами и бросает его парню. Глаза Трея бегают по сторонам, лицо краснеет, он торопливо выполняет приказ.

Восемь.

В столько дверей я постучал сегодня в Пондероза Спрингс. И получил восемь отказов.

Это не удивительно, но все равно обидно. Публичное унижение и оскорбление – вот цена, которую я плачу за то, чтобы не жить под мостом.

Я даже опустился до того, что устроился сюда. Кофейня, которая отчаянно пытается создать атмосферу места для художников и изгоев, но вместо этого выглядит как заведение для местных, которые вписываются в общепринятые рамки.

Весь день я ходил с опущенной головой, пытаясь как-то стать невидимым, игнорируя то, как люди сжимаются, когда я прохожу мимо, и их язвительные слухи и домыслы, кружащиеся в моей голове.

— Ты знал, что его дед был сутенером?

Неродной дед.

— О боже, моя мама сказала, что его отец убил, кажется, тридцать человек.

Нет. Только себя.

— Я слышала от своей подруги Стефани, что он наркоторговец.

Бывший наркоторговец.

Весь день меня преследовали разные версии этих слов. Они как тень, которая всю жизнь висит у меня над головой. Как только я пересекаю границу города, их шепот превращается в рев в моих ушах. Это эхо в пустоте, которая когда-то была моим сердцем.

Это никогда не закончится, даже если я выберусь отсюда. Слухи будут только расти со временем, и я стану больше мифом, чем человеком. Страшилка, которую родители будут рассказывать своим детям под одеялом в ночи и в свете костра.

Клоны клонов. Все одинаковые. Овцы без собственного разума.

— Хочешь совет? — владелец Джек снова смотрит на меня.

Я кусаю внутреннюю сторону щеки, заставляя себя молчать, потому что знаю, что все посетители, сидящие на старых кожаных диванах и за деревянными столами, смотрят на нас, напрягая уши, чтобы услышать каждое слово. Не удивлюсь, если кто-то даже включил запись на диктофоне.

И теперь я должен стоять здесь и слушать, как этот тип дает мне жизненные советы, не проявляя никакой реакции.

— На твоем месте я бы уехал из города, — он хватает меня за плечо и сжимает его так, что это вызывает что угодно, но не успокоение. — Нет смысла оставаться там, где тебе не рады, особенно после смерти твоего отца. Тебе восемнадцать, у тебя нет родственников. Мир открыт для тебя, парень.

Парень. Мальчик. Сынок. Грешник.

Никто из них никогда не называет меня по имени.

Острый свист эспрессо-машины звенит в ушах, а во мне бушует ярость. Огонь, который не хочет гаснуть. Поверьте, блять, я пытался, но от него невозможно избавиться.

Этот город, эти люди, они просто подкидывают дрова в угасающий костер. Превращают меня в открытое пламя и надеяться, что я не обожгу их.

— Эй? Есть кто-нибудь дома, или ты разговаривать разучился? — неудачник, похожий на Джима Моррисона³ щелкает пальцами у меня перед лицом.

Я, кажется, на мгновение отключаюсь, потому что в одну секунду я кусаю язык, а в следующую уже прижимаю лицо Джека к прилавку. Его щека с глухим стуком ударяется о поверхность, и этот звук прекрасно сочетается с возгласами, раздающимися по всему кафе.

Когда я переворачиваю часть стойки, через которую проходит персонал, он начинает материться, стонать и скулить, что я за это заплачу, а я тащу его за ворот рубашки к блестящей кофемашине.

Что я больше никогда не увижу солнечного света, когда приедет полиция, в то время как я говорю баристе, который готовит свежий эспрессо, убраться с дороги. Но я не слышу его из-за сильного стука своего сердца в ушах.

Мне все равно, кровь в моих венах закипает, и я подкармливаю этого разбитого ребенка внутри себя долгожданной компенсацией. Тот, кто сказал, что месть слаще, когда подается холодной, никогда не пробовал ее горячей.

Я рукой засунул Джека с его гребаным ртом под струю горячего эспрессо. Темно-коричневая жидкость заглушает его крики, обжигая мягкие ткани его горла.

Улыбка расплывается на моем лице, даже когда я слышу, как полицейские врываются через входную дверь «Viva Coffee».

— Хочешь теперь мой совет? — я сжимаю сальные пряди волос Джека, шипя сквозь стиснутые зубы: — Заткнись, блять.

Я отпускаю его в тот момент, когда чьи-то руки хватают меня за плечи. Даже когда холодный металл наручников впивается в мои запястья, я не жалею. Не тогда, когда вижу, как Джек сжимается в комок на полу, а поток эспрессо, смешанный с алой кровью, брызгает на мои ботинки, пока он сжимает свое горло.

Монстрами не рождаются. Их создают.

Не в стерильных, ярких лабораториях со шприцами, наполненными гнусными мыслями или горькими целями. Нет. Они создаются в темных, разваливающихся домах, где надежда гниет под тяжестью молчания. Где стены эхом повторяют жестокие слова сплетен и презрения тех, кто слишком труслив, чтобы противостоять собственным грехам.

Монстры начинают свою жизнь как дети. С широко открытыми глазами и беззащитными, слишком маленькими, чтобы понять, почему мир всегда так жесток к ним. Их создают руки, которые никогда не знали, как ласково к ним относиться; стыд, вдавленный в их кожу, как отпечатки пальцев. Тот стыд, который оставляет вечные синяки.

Эти дети растут. Сначала в тишине, потом в гневе. Они учатся не плакать, а превращать свои улыбки в нечто жестокое, оставляющее боль. Они больше не просят о помощи – они отращивают зубы.

Зубы, созданные для того, чтобы разрывать мир, который кормил их сплошной ложью.

И когда они кусаются в ответ, мир задыхается, хватается за свое горло и быстро винит в этом генетическую аномалию или проклятую родословную. Никто не хочет видеть свое отражение в этих сломленных детях; признать, что именно они ответственны за то, что этот монстр был собран по кусочкам.