Гнев изгнанника

— Шанс. Шанс бороться. Стать лучше. Доказать, что они неправы. Стать тем, кем ты хочешь быть в этой жизни, Джуд. Вот и все.

От ее слов у меня по коже бегут мурашки, и я чувствую, как в груди нарастает знакомая ярость. Мой голос быстрый и резкий, как хлест кнута по обнаженной коже.

— Потому что ты не дала такого шанса моему отцу?

Я жду, что она содрогнется, встанет и уйдет, поджав хвост. Это не тот разговор, который она захочет вести со мной. Он заденет ее за живое и заставит вспомнить прошлое, от которого она убежала так далеко, что, вероятно, забыла о его существовании.

Но она даже не пошевельнулась.

Вместо этого она застыла на месте, голубые глаза сузились до щелочек, а одна идеально ухоженная бровь выгнулась в вызывающем жесте.

— Ты думаешь, что твоя грубость меня испугает? Дорогой, я изобрела мелочность.

Я слышал слухи; шепот о том, какой жестокой могла быть Сэйдж Ван Дорен в прошлом. Наверное, Фи унаследовала свой острый язычок именно от нее.

— Ты не настолько глупый. Твоя мать закончила школу с отличием, она была одним из самых умных людей, которых я знала, а Истон был засранцем, но он не был дураком. Так что я точно знаю, что ты не глупый, — она делает паузу, давая словам повиснуть в воздухе. — А это значит, что ты намеренно тратишь свой потенциал на что? На свое эго?

— Да что с тобой, дамочка? Почему ты просто не можешь оставить меня в покое?

— Твой отец и я были друзьями. До всего случившегося Истон был моим другом, — ее голос смягчился, совсем чуть-чуть. — Я хочу сделать это ради друга, которого когда-то знала, ради тебя. Ты заслуживаешь большего, чем то, что предлагает тебе Пондероза Спрингс.

Ее друга. Ее, блять, друга?

Имя Сэйдж было заклинанием, которое сопровождало многие акты насилия надо мной со стороны моего отца. Жестокая песня для злобного танца, который я умолял его прекратить.

Сэйдж. Сэйдж. Сэйдж. Сэйдж.

Это я слышал снова и снова, пока алкоголь и наркотики уносили моего отца в место, далекое от этой земли, и погружали его в прошлое, поглощенное женщиной, стоящей передо мной. Женщиной, которую он любил и потерял.

— Ты отнял ее у меня! — однажды закричал он, лицо его было цвета свежераспустившихся роз, прежде чем он толкнул меня с лестницы. Я сломал ключицу в двух местах, и винты, скрепляющие ее, до сих пор, блять, болят, когда я слышу ее имя.

Даже когда он был трезвым, в ясном уме и сосредоточенным на настоящем, он произносил бесконечные монологи о своей бывшей невесте, писал страницы за страницами о ней, замаскированной под вымышленных персонажей, в тетрадях на пружине.

— Так дело в вине? — я насмешливо фыркаю, наклоняясь вперед и сжимая кулаки. — Какую бы вину ты ни чувствовала, ты свободна от нее. Я освобождаю тебя, Сэйдж. Отпусти это и оставь меня, блять, в покое.

Они смогли сбежать от своего прошлого.

А я все еще прикован к нему.

И что самое ужасное? Я даже еще не был жив, чтобы его увидеть.

— А что, если я скажу тебе, что могу гарантировать твое поступление в Стэнфорд следующей осенью?

Я замер.

Слова повисают в воздухе, и на секунду я забываю, как дышать.

— Как…

— Есть мало вещей, которых я не знаю и не могу узнать, Джуд, — она наклоняет голову, пристально глядя на меня. — Ты хочешь поступить в Стэнфорд? Рук – выпускник этого университета. Ты проучишься в «Холлоу Хайтс» всего год. Позволь нам помочь тебе в течение одного года.

В моем мире мечты – редкость.

И это единственная мечта, за которую я когда-либо цеплялся, – хрупкая и неуловимая, как попытка поймать дым голыми руками.

Шанс вырваться на свободу, оставить этот проклятый город и наконец-то жить по своим правилам. Без теней прошлого. Без призраков, шепчущих мне на ухо.

Только я и жизнь, которая, как я знаю, должна у меня быть.

Стэнфордский университет – мой билет в новую жизнь. Средство для достижения цели. Стипендия Стегнера⁴ для писателей? Вот что я действительно хочу.

Десять мест. Только десять. И если меня возьмут на одно из них, у меня будет два года. Два года, чтобы полностью посвятить себя единственному делу, которое никогда не покидало меня.

Писательству.

Когда кулаки отца разрывали меня на части, я собирал своим пером кровь и использовал ее как чернила. Когда огонь мести уничтожил мой дом и заставил меня неделями спать в грязной комнате мотеля «Шепот Сосен», слова были моим единственным компаньоном.

Сквозь каждый синяк, каждый шрам, каждый чертов сантиметр боли, который я терпел, писательство оставалось со мной. Оно никогда меня не подводило. Слова заполняли трещины в моей душе, а страницы вернули мне голос, который украл у меня мир.

Это единственная мечта, которая у меня когда-либо была, и я хочу ее так сильно, что чувствую, как она съедает меня изнутри.

Это единственное, что полюбило меня в ответ.

— Я останусь в общежитии. Мне не нужна твоя помощь, — вру я, сжимая челюсти.

Наши взгляды встречаются, и я знаю, что она это видит. Знаю, что не могу это скрыть.

Эта надежда во мне – надежда осуществить мечту – и она трясет ею передо мной, как гребаной морковкой.

— Декан – моя хорошая подруга. Я знаю, что ты пропустил срок подачи заявлений на проживание в общежитии, — бросает она мне вызов.

Я не стал подавать заявление в Стэнфорд, пока был жив отец. Даже не задумывался об этом. Я смирился, что останусь в «Холлоу Хайтс», прикованный к этому месту, потому что он нуждался во мне. Потому что уехать означало оставить его гнить в одиночестве в том доме.

А потом он умер.

Он умер, и когда приехала скорая, чтобы увезти его тело, я почувствовал что-то похожее на облегчение, острое и горькое. Я был рад, что он умер. На мгновение я вдохнул полной грудью. Больше не нужно было задыхаться в тумане его гнева. Я больше не чувствовал его рук на своей шее.

Его смерть разбила клетку, в которой я был заперт годами; разорвала цепи, которые, как я думал, я буду носить до самой смерти.

Я был свободен.

Но это произошло слишком поздно. Сроки подачи заявления кончились, и я застрял здесь еще на год, задыхаясь в этом аду. Еще на один год, прежде чем я смогу выбраться отсюда. Еще на один год, прежде чем я смогу даже подумать о том, чтобы оставить все это позади.

И я понятия не имел, как смогу прожить так долго.

Я скрежещу зубами, все еще борясь, все еще не желая, чтобы они победили. Они отняли у меня так много, а теперь не хотят оставить мне даже мое достоинство?