Гнев изгнанника

Над нами мигает синяя неоновая вывеска «Шесть секунд или меньше», озаряя гараж холодным светом. Губка скрипит о стекло, когда татуированная рука Эзры протягивается через лобовое стекло.

— Что ты, блять, делаешь? — спрашиваю я, наблюдая за его уверенными движениями в неоновом свете.

— Э-э, помогаю тебе? — он приподнимает темную бровь, на его лице появляется отстраненный, остекленевший блеск. — Фи для меня как сестра, но так разукрасить гребаный Skyline? Это дерьмо ранит мою душу, чувак.

— Мне не нужна твоя помощь, чувак, — бурчу я.

— У вас в крови заложено быть такими засранцами, или ты сам блестяще с этим справляешься?

— Спроси у своего отца.

Я жду гнева, может быть, даже драки.

Я готов к этому, готов к резкому ответу, вспышке гнева, которая обычно следует, когда я заставляю кого-то перейти черту. Но вместо этого Эзра шокирует меня. Он не набрасывается на меня и не бросает в ответ какую-то язвительную реплику.

Вместо этого он смеется – тихо, почти про себя, и этот звук застает меня врасплох. Он слегка покачивает головой, улыбаясь, и прикусывает нижнюю губу.

— У всех нас есть свои проблемы, Синклер, — говорит он со вздохом. — Ты просто позволил своим превратить тебя в злобного засранца, который не может отличить друга от врага.

— Прости, но мне не нужны друзья, — я хватаю чистую губку, и ее мокрый звук эхом разносится в ушах, когда я бросаю ее на капот машины, чтобы стереть перевернутый смайлик.

— Да, ну, я слишком под кайфом, чтобы быть твоим врагом. Забудь об этом, — он наклоняется через крышу машины и стирает еще один перевернутый смайлик.

Мы работаем слажено, но по причине определенных обстоятельств. Мы двоюродные братья, но не кровные.

До того, как начать здесь работать, я даже ни разу не разговаривал с Эзрой. Ни разу. Мы не обмолвились ни словом, ни приветом. Черт, с тех пор, как я начал здесь работать неделю назад, самое большее, что мы сказали друг другу, это «Замени масло в боксе 4».

Я это к тому, что мы не друзья и уж точно не семья, блять. Так что возникает вопрос, чего он от меня хочет?

— Думал, ты уже на «Перчатке», — прощупываю я, опасаясь язычника, которого все называют Тенью.

— Блять, нет, — он смеется сам над собой, поднимая мой стеклоочиститель. — Это их дело. Я не хочу быть свидетелем их кровавой бойни.

Белки его глаз окрашены в красный цвет, в уголках проступают вены, запутавшиеся в паутине туманного сна.

Он не настолько под кайфом, но здесь, в гараже, он гораздо разговорчивее, чем на территории кампуса. Если делать предположение, то я бы сказал, что Эзра курит травку на пассажирском сиденье.

Я заметил это уже второй раз за неделю. Не могу сказать, закрывает ли его семья на это глаза или доверяет ему, но он явно склоняется к тому, что это не просто подростковые шалости, а серьезная проблема.

— Они?

Мягкий стук стеклоочистителя об окно раздается эхом, когда он резко поворачивает голову к выходу.

— Фантастическая четверка. Нора, Атлас, Рейн и Фи. Конкуренты-маньяки. Мой брат не разговаривал с Рейном три месяца из-за игры в «Монополию». Они ненавидят проигрывать. Я и Энди всегда стоим в стороне, чтобы помочь с кровавыми последствиями.

Я останавливаюсь на полпути, мое любопытство пробудилось без моего ведома.

— Фи тоже любит соперничать?

— Раньше любила. Она чертовски умная, участвовала в куче академических соревнований и выиграла большинство из них. В старшей школе ее приняли в Массачусетский Технологический Институт.

Интересно.

— Возможно, для моей машины было бы лучше, если бы она уехала.

Эзра ухмыляется, опуская стеклоочиститель на место с мягким стуком.

— Может быть. Но тогда ты бы не испытал удовольствия от ее художественного самовыражения.

Я закатываю глаза, не упуская его сарказма.

— Удовольствие – это еще мягко сказано.

Он прислоняется к машине, скрестив руки на груди, и на мгновение отводит взгляд, прежде чем снова посмотреть на меня.

— Не всегда так было. Раньше она была другой.

— Другой в каком смысле?

— Не знаю. Просто другой, понимаешь? Ходила с опущенной головой, делала то, что ей говорили. Тихая, сосредоточенная, почти незаметная. Но жизнь давит на тебя, и ты либо давишь в ответ, либо тебя затопчут. А она…

Эзра замолкает, в его стеклянных глазах мелькает что-то нечитаемое, прежде чем он продолжает.

— Она сопротивлялась, блять, изо всех сил. И с тех пор она сопротивляется. Всему и всем. Особенно себе.

Ее пьяные слова и трезвые мысли в ночь вечеринки пробудили во мне что-то. Чувство, которое я не испытывал уже давно.

Любопытство.

Я тайно наблюдал за ней последние несколько дней.

Я знаю, что она каждое утро на завтрак ест бейгл со взбитыми сливками. Что она тайком уходит из дома и каждый четверг вечером катается на машине. У нее есть слепая кошка, которая, блять, обожает меня. Сегодня утром Галилео свернулась калачиком в моей постели.

Несложно догадаться, кто она такая.

Ее публичные страницы в соцсетях – настоящая золотая жила. Целая лента, заполненная фотографиями семьи и друзей – столько улыбок, столько притворства. Но больше всего выделяется она сама.

Всегда в кадре, но никогда не в настоящем моменте. Как будто она просто… там, призрак, преследующий собственную жизнь, позирующий для фотографий, на которых ей не место.

Она – Ван Дорен, но она не является реальной частью этой семьи, не так, как я думал. Между ней и остальными есть дистанция, невидимая грань, которую она отказывается пересекать.

На каждой семейной фотографии она стоит с краю, довольно близко, чтобы ее можно было заметить, но достаточно далеко, чтобы на нее не обратили внимания. Всегда наблюдает, никогда не участвует.

Это странно, учитывая, как она любит быть в центре внимания.

— Она…

Вибрация в кармане заставляет меня замолчать на полуслове. Я вытаскиваю телефон, вытираю руку о джинсы и прижимаю его к уху, не глядя на экран.

— Да? — бормочу я, уже раздраженный.

— Джуд, мой друг, — голос Окли невнятно доносится из динамика. — Как тебе жизнь в особняке Ван Доренов?