Гнев изгнанника

Глава 19

Трагедия

Джуд

12 октября

Резкий звон башни часов «Холлоу-Хайтс» разносится по всей аудитории.

— Работы нужно сдать к следующей пятнице, и, пожалуйста, не забудьте указать источники, на которые вы опирались вовремя написания, — профессор Говард складывает руки и дает студентам уйти.

Я выскальзываю из-за парты, накидываю капюшон и тихо выхожу с последнего занятия в гулкий коридор. Мне уже не хочется идти через кампус до парковки.

Мои кроссовки Vans стучат по ярким синим, зеленым и красным узорам, когда свет проникает через витражные окна, рассыпая драгоценные тона по полированному каменному полу.

Холодный воздух кусает кожу, когда я выхожу из дверей зала на мощеную дорожку. Я иду по аркаде, соединяющей здания Кеннеди-Дистрикта, прислушиваясь к бушующему океану справа от меня, где сильные волны разбиваются о скалистый берег.

Мой взгляд скользит к площади в центре кампуса, где своими острыми шпилями, врезающимися в серое небо, возвышается часовая башня.

Внизу студенты спешат через Коммонс, отчаянно пытаясь избежать непредотвратимого намокания под проливным дождем, вероятно, сожалея о своем решении поступить в университет на унылом северо-западном побережье Тихого океана.

«Холлоу Хайтс» – именно такой, как я ожидал.

Холод, серость и вонь от напыщенной ерунды.

Кампус раскинулся во всем своем готическом великолепии. Гротескные фигуры, винтовые лестницы, мраморные статуи повсюду. Кстати, они чертовски жуткие, если задерживаешься допоздна.

На днях, выходя из библиотеки, я чуть не ударил кулаком скульптуру Сократа.

Перед тем как войти в Эверхарт-холл, на мои ноги брызгает слюна, едва не попав на ботинки. Я поднимаю голову, хмуря брови, и встречаюсь взглядом с пожилой женщиной – кожа ее морщинистая, как высохший пергамент, глубокие морщины складываются в постоянное хмурое выражение. Она сжимает трость так, что костяшки пальцев побелели, и на секунду я думаю, что она может ударить меня.

— Бабушка!

Девочка бросается вперед, в ее голосе слышна паника, она оттаскивает старушку на шаг назад, ее глаза широко раскрыты от смущения.

— Прости, она просто… она просто…

— Старая? — подсказываю я, стараясь сдержать раздражение.

Старушка фыркает, прищуриваясь и сильнее опираясь на трость.

— У тебя хватило ума понять, что ты гнилой. До мозга костей, мальчик. Синклерам здесь не место, — она снова плюет, как будто мое имя – проклятие.

Я сжимаю челюсти, напрягая мышцы шеи, когда ее слова пронзают меня.

«Холлоу Хайтс» построен на земле, которая хранит извращенную историю и гнусные секреты, которые никогда не выходят за пределы кованых ворот. Ужасные, злые вещи, которые совершили те, кто носит мою фамилию.

Хотелось бы сказать, что я удивлен или что такое со мной произошло впервые, но я не могу.

Девушка запинается, извиняясь, ее слова срываются с языка.

— Боже мой, прости, я снова… извиняюсь. Сегодня мой день рождения, и она хотела принести мне обед. И она, ну, иногда у нее такое бывает, и я… да, мне очень жаль.

Я на мгновение встречаюсь с ее взглядом, ожидая сочувствия, но не вижу его. Это страх. Она боится меня.

Черт возьми.

— Не беспокойся, — бурчу я, отмахиваясь от нее.

Я прохожу мимо них, чувствуя, как ее взгляд все еще прожигает мне спину. Старушка бормочет что-то себе под нос, и как раз когда я собираюсь уйти из зоны ее досягаемости, она взмахивает тростью, целясь в мои ноги.

Я уклоняюсь в сторону, едва избегая попытки подставить мне подножку. Мое сердце замирает, я чувствую резкое желание ответить, но сдерживаюсь. Наброситься на старушку ничем не поможет моей и без того блестящей репутации.

Поэтому я продолжаю идти, позволяя гневу тихо кипеть в груди.

Я никогда не хотел этого.

Не хотел учиться в этом университете, быть изгоем, которого все ненавидят. Моя фамилия – проклятие, пятно на репутации университета «Холлоу Хайтс», и никто не дает мне об этом забыть.

Оно повсюду. Шепот, который следует за мной по каждому коридору, стены, которые будто сжимаются. Сама земля под моими ногами горит при каждом шаге – святая земля, а я проклятый.

Я знаю, чем занимался мой отец, что сделал его отчим. Я знаю, что оставили после себя Синклеры – отвращение, разруху, мерзкое наследие «Гало». Мне тоже от этого тошно.

Мое имя, мое лицо, все во мне – живое напоминание об этом ужасе, ходячий призрак худших воспоминаний Пондероза Спрингс.

Я все понимаю. Знаю, почему они меня ненавидят. Понимаю, почему Спрингс никогда не будет мне ничего должен. Но именно поэтому я хотел уехать, так же сильно, как они хотели, чтобы я уехал.

Я не хотел больше нести этот груз, это постоянное напоминание об ущербе, нанесенном именем, которое мне дали при рождении.

Более того, я не хотел больше быть причиной боли Фи.

Я не был к ней причастен. Я ничего не знал о случившемся той ночью с Окли, но каждый раз, когда Фи смотрит на меня, она видит только свою травму.

Как будто я сделан из нее.

Ходячее напоминание о ночи, которая разбила ее на куски.

Когда она смотрит на меня, она знает, что я единственный человек, кроме ее насильника, который знает, что у нее отняли.

Она не давала мне согласия на то, чтобы я знал об этом. Она не просила меня хранить эту правду в своей голове, как какой-то мрачный секрет, вшитый в мою кожу. Но я храню.

И эта вина… она проникла в меня, как гниль.

В Эверхарт-холле воздух густой, пахнет старыми книгами и сырым камнем. Я иду по коридору, мимо рядов аудиторий, и что-то привлекает мое внимание.

Я останавливаюсь на полпути, глядя на открытую дверь справа. Там, в щели, я вижу километры вишневых волос. Пара разорванных до нитки красных колготок и огромная толстовка, которая, похоже, служит ей платьем.

Заучка.

Одинокая, стоящая в пустой лаборатории, полностью поглощенная доской перед ней.