Гнев изгнанника

Джуд спустился по лестнице, неспешно, как будто он был хозяином этого чертова дома, и плюхнулся своим раздражающим телом на диван напротив меня. Ни слова, ни взгляда – он просто сидел там, уставившись в телевизор, как будто ему было весело.

И он остался.

Не ушел. Не ерзал, не скучал, не делал язвительных замечаний. Просто сидел, как будто тишина между нами не давила на нас, как будто я не пыталась не взорваться и не швырнуть ему что-нибудь в его чертову голову.

Это бесит.

Но хуже того – это меня пугает.

Потому что какая-то часть меня, – та, которая должна знать наверняка, – мой мозг? Она хочет ему верить.

В лаборатории, под холодным светом ламп, я так хотела ему верить.

Когда он посмотрел на меня, по-настоящему посмотрел, было такое ощущение, будто он увидел все. Каждую трещинку и скол на моем фасаде, каждый осколок меня, который развалился, каждый острый обломок, к которому никто другой не осмелился бы прикоснуться. Он увидел все и не убежал. Не посмотрел на меня как-то иначе.

Он остался.

И на долю секунды, впервые за долгое время, я почувствовала, что я не одна, что я не тону в своей боли.

Кто-то начал помогать мне держаться на плаву.

Всю свою жизнь я ждала, когда меня заметят. Чтобы я стала чем-то большим, чем обломки, о которых люди шепчутся за закрытыми дверями. Даже до той ночи четыре года назад. До того, как все пошло наперекосяк, я была в отчаянии.

Отчаянно хотела, чтобы кто-то увидел во мне не просто объект благотворительности судьи. Приемную дочь, ту, которая им не подходит.

Поэтому я доверилась Окли. Поэтому он так легко смог лишить меня всего, – потому что я чертовски отчаянно хотела, чтобы меня заметили. Чтобы меня увидели.

Это все, чего я когда-либо хотела.

Только не от него.

От кого угодно, только не от того, от кого я должна держаться подальше.

От кого угодно, только не от Синклера.

— Я же говорил, будет весело, — ухмыляется Атлас, обнимая меня за плечи с присущим ему легкомысленным шармом, когда я спрыгиваю со стола. — Видишь, что бывает, когда слушаешь меня?

Я не хотела никуда идти сегодня вечером. Я не хотела ничего, кроме как погрузиться в учебу. Запереться, спрятаться, пока не пройдет эта боль. Пока не станет так чертовски трудно не притворяться.

Притворяться, что все в порядке, никогда еще не было так тяжело.

И я чертовски боюсь находиться среди людей, когда стены, которые я строила годами, такие хрупкие.

К тому же я не могла продолжать отказывать Атласу. Каждый раз, когда я отказывалась, каждый раз, когда говорила, что лучше останусь дома, он становился все более подозрительным. Постоянная тревога в его глазах разрывала мне душу.

Ему и так хватало проблем с Эзрой. Я не хотела добавлять ему их еще больше.

К тому же со мной все будет в порядке.

Как и всегда.

— Спасибо, что вытащил меня из дома, — бормочу я, вынуждая себя улыбнуться, но улыбка не доходит до моих глаз. — Ты лучший.

На мгновение я подумала, что выйти на улицу может быть хорошей идеей. Погрузиться в шум, людей, выпивку, все привычные отвлекающие факторы? Это было бы хорошо.

Но я ошибалась.

Ничего не работает. Алкоголь – это просто бензин, разжигающий огонь внутри меня, делающий боль еще сильнее. Смех вокруг кажется далеким эхом, чем-то, чего я не могу коснуться, не могу почувствовать.

Все кажется таким пустым.

— Я знаю, что уже спрашивал, но теперь, когда ты пьяна и немного ослабила свою бдительность, я спрошу еще раз, — говорит он, перекрывая шум вечеринки. — Ты в порядке?

Я выпустила небольшой, безрадостный смешок и покачала головой.

— Я здесь, разве нет? Это уже что-то.

— Да, но я не спрашиваю, здесь ты или нет. Я спрашиваю, в порядке ли ты, Фи.

В груди эхом раздается боль.

— Я в порядке, Атти, — я обнимаю его за талию и прижимаюсь к нему чуть сильнее.

— Обещай.

Я поднимаю глаза как раз в тот момент, когда он сжимает челюсть, и его глаза смотрят на меня, когда он спрашивает:

— Клянешься на Стиксе?

Мое сердце замирает, пропуская удар.

Я никогда не клялась на Стиксе. Ни разу. У меня никогда не было в этом необходимости, потому что я хранительница всех своих секретов.

Это звучит глупо, может быть, даже нелепо для некоторых, но для меня, для нас это священно. Это не просто пустое обещание, не что-то, от чего можно легко отказаться.

Нарушить обещание, данное на Стиксе, – это кощунство в церкви нашего детства.

Это то, что делали наши отцы и дяди, когда обещания были нерушимы. Когда верность еще что-то значила. Это был их способ сказать, что несмотря ни на что, даже после смерти, они найдут друг друга.

Мы относились к этому серьезно, потому что знали, что это значило для наших родителей. Как тяжело они боролись, чтобы добиться этого.

Это разбило бы мне сердце. Атлас знает это, знает, что я не могу врать.

— Я…

— Атлас! Пойдем играть в пиво-понг! Мне нужен новый партнер. Эзра – полный отстой!

Мы оба поворачиваем головы к дверному проему, где стоит Рейн, махая Атласу рукой со своей обычной самодовольной улыбкой на лице. Он прислонился к дверному косяку, в руке держит красный стакан, не замечая напряжения в воздухе между Атласом и мной.

Никогда в жизни я не была так благодарна своему брату-идиоту.

— Иди, пока они не начали драться из-за того, кто хуже, — говорю я, закатывая глаза, чтобы скрыть облегчение. — Я пойду в уборную.

Атлас долго смотрит на меня, его глаза ищут мои, как будто он хочет продолжить, но он вздыхает и неохотно кивает.

— Ты так легко от этого разговора не отделаешься, — кричит он мне вслед, когда я ускользаю от него и уже пробираюсь через толпу.

Я невольно поднимаю руку в полусерьезном приветствии, не оборачиваясь.

— Да, да, знаю.

Я пробираюсь сквозь толпу, тяжелый бас музыки вибрирует под кожей, запах пролитого алкоголя и пота наполняет воздух.

Я хочу впустить в свою жизнь людей, которые любят меня, хочу, чтобы они были рядом, чтобы разделили со мной часть моего бремени.