Год черной собаки

– А почему черной?
– удивился Мартин.
– Значит, в этом летосчислении встречаются собаки других цветов?

– Представьте, да. Кроме белой, желтой, что вполне естественно для этих животных, могут быть красные и даже синие. Мудрецы толкуют: именно этот год благоприятствует добрым начинаниям, сулит успех. Становится черным для дурных людей и светлым для верных и преданных.

– Теперь, я думаю, самое время выслушать нашего русского друга, предложил Грег.
– Расскажите о себе, но желательно поподробнее и, разумеется, откровенно. Здесь, как мне кажется, собрались единомышленники и судить строго не будут.

– Ладно, - Уваров вытер губы.
– Откровенно так откровенно. Скрывать мне от вас нечего, особенно от доктора, я ему многим обязан.

– Полно вам, - насупился Эдерс.

– И терять нечего. Все, что было дорого и свято, потерял.

3. ЭТОТ СТРАННЫЙ РУССКИЙ

– Уж наберитесь терпения, - начал Уваров.

– О династии нашей можно сложить целый роман.

– Наберемся, - успокоил его Грег.
– Пусть вас не смущает время, рассказывайте.

– Итак, после освобождения крестьян от крепостного права в 1861 году...

– Вы хотите начать с 1861 года?
– ужаснулся Эдерс.

– Да пусть говорит! Куда нам спешить?
– Мартин ободряюще взглянул на русского.

– Не пугайтесь, об этом всего несколько слов.
– Уваров чуть прикрыл веки и продолжил: - Мой любимый поэт Некрасов так прокомментировал это событие: "Порвалась цепь великая. Порвалась и ударила. Одним концом по барину, другим по мужику". Но волею судьбы мои предки оказались в выгодном положении. До царского манифеста они находились на так называемом оброке держали в Москве рыбную торговлю, а барину платили дань. Прадедушка, человек предприимчивый, быстро пошел в гору и разбогател до миллионного состояния. Слыл он неверующим, даже богохульником и "безобразником". Его супруга являла полную противоположность - искала утешения в религии. Родив сына, вообще устранилась от мирской суеты, к вящей радости мужа, который незадолго до революции, оставив жену на попечение монахов и попов, а сына сбагрив в морской кадетский корпус, перебрался в Париж в обществе француженки - то ли певички, то ли плясуньи кафешантана. Капиталы также перевел во Францию. Жил припеваючи, стриг купоны, словно заправский рантье.

В двадцатых годах дедушка плавал на миноносце гардемарином. Когда Красная Армия ударила по Крыму, молодой моряк отправился в Константинополь. Разумеется, не один, а с возлюбленной. Она-то и стала моей бабушкой. После многих мытарств молодые оказались в Париже и, само собой, наведались к папаше-свекру. Но новоявленный рантье отошел в потусторонний мир. Однако бывшая "арфистка" не только взяла их под свое крылышко, но и приняла самое деятельное участие в дальнейшей судьбе.

– Во-от.
– Мартин поднял указательный палец.
– А мы часто говорим шансонетка. Извините, перебил.

– В 1922 году у супругов родился сын - мой отец. Почти одновременно их постигло и горе - умерла от воспаления легких мачеха-патронесса. Свое состояние она завещала им.

Следует заметить, политикой дед не интересовался, и ему претило общество злобствующих белоэмигрантов. Он не вступал ни в какие "союзы", не предъявлял большевикам счет за отнятое добро, тем более никто у него ничего и не отнимал.

Когда фашисты оккупировали Францию, пришлось бежать в Великобританию. Разумеется, остались без гроша. Дед сник и как-то незаметно отдал богу душу - все заботы легли на плечи моего отца. Он стал моряком и даже весьма отличился в десанте через Ла-Манш при открытии второго фронта.

По окончании войны они возвратились в Париж, где и поселились в своем особняке. Так и жили: отец плавал, бабушка вела хозяйство.

Однажды, вернувшись из очередного рейса, застал дома молоденькую девушку-сиротку, дальнюю родственницу матери. На ней он и женился. Вскоре на свет появился я. Оговорюсь, в семье постоянно говорили по-русски, и родной язык я освоил раньше французского и тем более английского. Далекую отчизну не забывали, в особняке было много книг, я рано познакомился с русской классикой, а впоследствии папа привозил советские книги. Уже после окончания Сорбоннского университета я дважды побывал в СССР туристом. Поездки оставили неизгладимый след, я буквально заболел родиной предков. Там меня интересовало все: посещал то, что хотел. Часто вообще бродил в одиночку и в любое время по старым кварталам столицы и Ленинграда. Не могу объяснить, но, вероятно, под впечатлением рассказов близких я как бы узнавал места, в которых никогда прежде не доводилось бывать. Словно после длительной разлуки возвратился туда, откуда меня увезли ребенком. Иногда ловил себя на мысли, что все это уже видел, причем до мельчайших подробностей, о которых раньше никогда не было речи. Я знал русский, мне не требовался посредник в разговоре с советскими людьми, да и они, мне кажется, не подозревали, что я иностранец, представитель иного мира. Скажу откровенно, под конец я чувствовал себя почти советским гражданином, мысли и чаяния этих люден мне были ближе, нежели остальным участникам круиза.

– Мы отвлекаемся.
– Эдерс побарабанил пальцами по столешнице. Продолжим по существу.

Уваров несколько раз кивнул и сказал со вздохом:

– Сейчас мы подошли к кульминации моей трагедии. Видите ли, заканчивая учебу, я познакомился с девушкой, русской по происхождению. Она приехала учиться из вашей страны в Сорбонну. Звали ее Мэри Гарб. Но это на ваш манер, по нашему - Мария Гарбовская. Одиссея ее предков отличалась от моих разве отдельными штрихами. Отец - крупный бизнесмен в области радиоэлектроники, заправлял делами фирмы и научно-исследовательского отдела в этой отрасли. Дочь - единственный и к тому же поздний ребенок. Худенькая, со слабым здоровьем, очень застенчивая. Она была весьма начитанной, особенно интересовалась русской и советской литературой. Общие симпатии нас сблизили, а потом мы и полюбили друг друга. Она ввела меня в семью, и я не только получил благословение папаши на наш брак, но и предложение работать в технической лаборатории. В это время меня постигло огромное несчастье: возле берегов Центральной Америки, в пресловутом Бермудском треугольнике, в урагане "Кэтрин" погиб танкер отца, а в это время с ним плавала моя мама. Родителей лишился, как говорится, в одночасье.

Я ликвидировал дела во Франции и переехал сюда. Со дня на день мы собирались пожениться - жизнь рисовалась весьма радужно.
– Он вздохнул и продолжил: - Отец Маши собирался посодействовать приобрести на мои капиталы - их было около тридцати тысяч - ценные бумаги его компании, они котировались очень высоко.

В конце недели мы договорились с невестой, что я, окончив кое-какие формальности, навещу ее за городом, где у них имелась небольшая вилла. Машенька плохо себя чувствовала, побаливало сердце, и отдыхала там, ей был необходим свежий воздух.

Я сидел в гостинице, когда раздался телефонный звонок. Звонивший представился референтом мистера Гарба и сообщил: шеф поручил ему оформить мои финансовые дела и для этого он ждет меня, - разумеется, со всеми деньгами и бумагами - в пять часов вечера в холле бара "Небеса", за крайним столиком справа от входа. Я обещал быть, хотя не скрою, меня слегка озадачило столь легкомысленное место для подобного свидания.

Уваров закрутил головой и сказал с досадой:

– Там-то я и повстречал Ветлугина.

– Референта звали Ветлугин? Он тоже русский?
– словно подсказал Мартин.

– Господи!
– встрепенулся Уваров и хлопнул себя ладонью по лбу. Простите. Я же не упоминал. Тут вот какая история. У папы был товарищ, тоже из эмигрантов, по фамилии Ветлугин. Предки его оказались за границей больше от растерянности, чем по политическим соображениям. Он жил в Париже, активно участвовал в Сопротивлении. Когда отец уехал в Англию, связь между ними оборвалась. Лет через пять-шесть после возвращения папы в Париж к нему неожиданно явилась незнакомая женщина с маленьким мальчиком. Она заявила: этот ребенок - малыш стоял и молчал, как рассказывала мама, выглядел очень несчастным - сын, да-да, сын его друга, а она жена, но не обвенчанная. Ветлугин умер и просил перед смертью разыскать отца, чтобы он позаботился о ребенке. Дама собирается выходить замуж, а ее жених не намерен воспитывать чужого ребенка. Она в отчаянии, не знает, что делать, и умоляет приютить его ненадолго. Короче, мальчуган - звали его Юлием остался в семье, а мамаша так больше и не объявлялась. Своих детей у моих родителей тогда еще не было, и к приемышу относились, как к родному. Однако парнишка оказался уже испорченным. Когда я появился на свет, ему было лет двенадцать-четырнадцать, однако он умудрился вылететь из нескольких школ и наконец устроился учеником в какое-то маклерское бюро, но прилежанием не отличался. Мне тогда исполнилось пять лет. Дружбы меж нами не получилось - он меня просто высокомерно игнорировал, и не только из-за разницы в возрасте. Юлий отличался какой-то патологической жестокостью и злобой. Однажды я застал его, когда он расстреливал из пневматической винтовки собаку. Бедное животное металось по саду, не понимая, откуда приходит эта настигающая ее повсюду боль. Он же с садистским наслаждением всаживал в собачонку пулю за пулей.

Как-то, уже будучи юношей, он заявился домой и объявил с апломбом: записался наемником в иностранный легион в Африку. Отец возмутился и потребовал объяснений. Разразился скандал. На утро Ветлугин исчез, и папа запретил даже упоминать о нем. Вот его-то я и встретил в том баре. Уваров прикрыл глаза и заскрипел зубами.

В мрачноватом холле, отбрасывая на стены отблески, вспыхивали разноцветные огоньки. У стойки толпились посетители, их было еще мало. Из-за малиновых портьер, свисающих над входом в общий зал, выплескивались потоки джазовой музыки. Пахло сигаретами, духами и коньяком. За широкими окнами лил дождь. Уваров присел за столик справа и наблюдал, как в лужах лопаются водяные пузырьки. Было без десяти пять. На миг его кольнуло сомнение - может, перепутал что-либо, странное место выбрал референт для делового разговора. А впрочем, ему виднее, значит, здесь удобней.