Год Иова

Джуит снимает с латунных крюков две красные кружки, помеченные белыми литерами «О» и «Б». Они появились на Рождество несколько лет назад по инициативе Билла. Как и два красных полотенца с те ми же монограммами. Билл так и не сказал Джуиту, с какой целью он приобрёл эти вещи. Джуит всегда ставил перед Биллом кружку с литерой «О», а сам всегда пользовался полотенцем с литерой «Б». Этим он надеялся вытянуть объяснение из Билла. Но ему ничего не удалось. Сперва это привело Билла в бешенство, затем стало раздражать, но он так ничего и не объяснил. А Джуит продолжал в том же духе, проверяя, верно ли то, что когда-то ему говорил отец — рано или поздно ключ к успеху перестаёт заедать в замке. Джуит ждёт с надеждой и интересом. Он наполняет кружки, размешивает в кружке с литерой «О» сахар с сухим молоком и садится рядом с Биллом.

— Да, это правда, я пропустил встречу с арендодателями, — тушит он сигарету в пепельнице. — Но я заработал на ренту.

— Ты не хочешь смотреть в лицо фактам, — говорит Билл. — Если они превратят наш дом в кондоминиум, рента нам не поможет. Мы должны будем выкупить квартиру. А для того, чтоб заплатить такие деньги, тебе придётся сняться ещё в пятнадцати фильмах про бензопилу.

— Этому факту я и правда не хотел бы смотреть в лицо.

Джуит возвращается к плите, чтобы приготовить яичницу с помидорами, выложить её на тарелки вместе с сосисками.

— А что там с судебным предписанием?

Джуит ставит тарелки на обеденный стол. Он позабыл про салфетки и вилки. Он достаёт всё это. Салфетки, конечно же, красные. Он садится напротив Билла на стул с красной обивкой.

— Ты говорил, арендодатели получили судебное предписание.

Билл разворачивает салфетку и кладёт её себе на колени. На нём старые поношенные брюки, забрызганные лаком и краской. А салфетка торжественная. Он говорит: — Они получат его, если городской совет не поможет. Мы даём им ещё неделю и идём в суд.

Он втыкает вилку в сосиску, и на его выгоревшую красную майку брызгает жир. Эта майка, как и трико — часть его рабочей одежды. Она тоже в следах лака и краски. Рукава майки оторваны — чтобы показать красоту загорелых мускулистых рук Билл как всегда чертыхается и вытирает капли жира салфеткой.

— Если нам попадётся плохой судья, нам придётся греть тротуары задницами. — Он кладёт ломтик сосиски в рот и разжёвывает. — Это уже не кино, приятель. Это реальность.

Билл теряет большую часть своего обаяния, когда называет его «приятель». Интересно, думает Джуит, как Билл представляет себе те дни, которые Джуит проводит со Сьюзан. Он и не спрашивает. Реальность, в которой живёшь ты сам, всегда реальнее той, в которой живут другие. Попытка познакомить чужих людей с чужою реальностью — не в этом ли задача театра? Да и не только театра — литературы, живописи, музыки, танца. Билл далеко не бесчувственный. Иногда он выходит из театра переменившимся. Он мало читает, но Джуит знает, какие книги способны его изменить. Сидя за завтраком, Джуит думает, что Билл просто поглощён поведенческим опытом своей молодости, когда ему в одиночку приходилось сражаться с толпой людей, мыслящих точно так же. Люди подчас одержимы подобным опрометчивым опытом и не замечают вокруг ничего другого. Рискуя тем, что его вновь обзовут «приятелем», Джуит задаёт пробный вопрос:

— Так ли уж плохо, что нас вышвырнут из этой квартиры? Ведь это всего лишь квартира. Мы можем найти другую.

Билл попёрхивается, поспешно допивает свой кофе, проглатывает его, вытирает губы салфеткой и недоумённо смотрит на Джуита поверх салфетки, словно не может поверить своим ушам.

— Ты это серьёзно?

— А ты полагаешь, тут есть что-то принципиальное? — спрашивает Джуит.

— Принципиальное? Ты разве не знаешь, что она для меня значит? Думаешь, для меня это «всего лишь квартира»?

Он кладёт салфетку на стол. Билл выглядит уязвлённым и растерянным.

— Ты так к ней относишься?

Джуит в замешательстве.

— А что в ней особенного? Да, наша мебель, которую ты отреставрировал. Но ведь мы можем взять её с собой, куда бы мы не отправились.

— О, господи!

Билл, кажется, готов заплакать. Отворачиваясь, он качает головой в скорбном негодовании, встаёт со стула и идёт в другой конец кухни с красными кружками в руках. Он споласкивает их в раковине и снова наливает в них кофе. Теперь Джуиту достаётся кружка с литерой «О». Билл не садится рядом. Он стоит и держит свою кружку с литерой «Б», изучая Джуита взглядом. Джуит старается внешне казаться спокойным.

— Ты правда не знаешь, да? У тебя есть дом — есть до сих пор, там живёт твоя сестра. Там ты родился и вырос. Там за тобой смотрели родители, они кормили тебя и отправляли в одну и ту же школу. У тебя есть дом.

Джуит кивает.

— Да. Хорошо. И что же?

— Эта квартира — мой первый дом. Другого у меня не было. Ты когда-нибудь думал об этом? Это единственное место, где я за всю свою жизнь прожил дольше полугода. Это единственное место, где я жил с тем, с кем хотел, с тем, кого я люблю, с тем, кто любит меня.

Его глаза наполнили слёзы. Он берёт пачку, вытряхивает сигарету, закуривает.

— Это единственное место, где я был счастлив.

Его губы и голос начинают дрожать. Чтобы не заплакать, он кричит на Джуита:

— Ты теперь понял, холодный кретин?! Это не просто какая-то там квартира. Это мой дом, Оливер. Мой дом! — Он не может с собой совладать и начинает плакать.

Джуит встаёт, подходит к нему, обнимает. Билл тоже обнимает его. Джуит гладит его по спине.

— Не плачь. Я не знал. Билли, я не холодный кретин. Я теперь понимаю. Пожалуйста, не плачь. Я понимаю.

Билл неловко целует его в губы.

— Прости, что я так сказал. — Он кашляет, подходит к своему стулу, садится, вытирает лицо салфеткой. — Я не хотел на тебя кричать. Но я больше не хочу бродяжничать, переезжать с места на место. Я уже пережил это, Оливер.

Он грустно склоняется над своей кружкой, курит, хлюпает носом и вытирает его салфеткой.

— Трейлер, набитый шестью детьми. Ты хоть знаешь, как пахнет в старом и грязном трейлере, где полдюжины детей мочатся в пелёнки, а ты не можешь открыть окно, потому что идёт дождь? Ты когда-нибудь ел холодную кашу из банки, которую твоя старуха спёрла в супермаркете, когда все отвернулись? Холодная каша на завтрак, обед и ужин. А ты попробуй. Увидишь, чего ты лишился. Ты когда-нибудь пробовал прижиться в школе, где никто из ребят тебя раньше не видел, а твои единственные кроссовки почти разваливаются? Он подъезжал на машине к чужим домам, я и одна из моих сестёр говорили, что мы потерялись, просили пустить нас в туалет, а пока он отвлекал разговорами добрую леди, мы искали, где лежат её деньги и крали маленькие вещицы, которые могли унести в карманах, а потом заложить. А летом он побирался на «пикапе» по разным городам. Он возил в кузове вёдра с асфальтом, лестницы, кисти с длинными рукоятками, брал часть денег вперёд за кровельные работы, и только его и видели. У него было двадцать таких трюков. Нам ещё повезло, что половину времени он проводил в тюрьме. Долан Хэйкок. Отец года. Дерьмо! — Забудь об этом, — говорит Джуит. Конечно, он уже не раз это слышал. Правда, последний раз это было давно. Он беспокоится, что это всё ещё тяготит Билла. — Это в прошлом. Теперь у тебя всё хорошо.

— Было хорошо. — Билл мрачно растирает окурок в пепельнице, мрачно глотает кофе. — Всё идёт ни к чёрту, одно к другому. Мы теряем квартиру. У тебя умирает сестра. Ты не бываешь дома.

— С этим надо смириться. Так будет не всегда.

Билл скептически хмыкнул.

— Я теряю форму.

— Ты не теряешь форму, — говорит Джуит. — Билл, тебе тридцать два года. Ты очень молод. Это смешно. И я дома.

Я стараюсь не проводить в других местах ни одной лишней минуты.

— Тебе и без меня хорошо живётся, — бормочет Билл.

— Мне жаль, что ты чувствуешь себя покинутым, — говорит Джуит. — Пожалуйста, потерпи какое-то время, ладно? И перестань выдумывать. Ты прекрасен. Я люблю тебя.

Билл вздыхает и выпрямляется.

— Мне нужно идти на работу. — Он плавно выходит из-за стола. — Как она? Не думай, что мне всё равно. Я сейчас думаю только о том, что мы можем потерять этот дом. Здесь у нас были счастливые дни. В каждой комнате. Я не хочу, чтобы всё это осталось в прошлом. В другом доме мы уже никогда не будем такими, как прежде.