Год лошади

– Значит - никаких проблем?!
– потрясенно спросил я.
– Как на обитаемом спутнике?!

– Нет...
– смущенно насупился полковник.
– Проблема возникла. Мы же не получали пополнения... Неподалеку... в зоне действия нашего купола... село. Пришлось наладить неофициальные контакты. Воспроизводство личного состава... Сейчас у нас служит третье поколение. Собственное... Вот только - обувь... Наладить производство уставных армейских сапог мы так и не сумели. Утрачен навык... Обходимся кто во что горазд. Зимой хоть валенки, а летом...
– и он виновато пошевелил белыми пальцами с желтоватыми ногтями.
– Форменное неудобство! Но достаточно крупное воинское подразделение должно уметь сохранить жизнестойкость и полную боеготовность. Выжить и уцелеть любым способом!

– Да вас... да о вас просто-напросто забыли!
– со страхом завопил я.
– Понимаете - забыли! С вашей сверхсекретностью вы не попали ни в какие списки демобилизации! А на земле... вокруг.. везде - полное разоружение! Уже давно! Еще до моего рождения!

– Я не могу прекратить тренировки и ослабить боевую подготовку вверенного мне соединения!

– отрезал полковник.
– Я - солдат. Воинский долг...

– Вот что, полковник...
– ошарашенно соображал я.
– Дайте мне только выбраться отсюда. Я обещаю вам... сообщить куда следует... Приказ отменят, зуб даю!

– Послушай, турист... А какой у тебя размер ноги - ?полковник горячим взором уставился на мои кроссовки.

– Сорок первый...
– опасливо сообщил я, сразу же почуяв, куда он клонит.

– Жаль...
– хмуро признал полковник.
– Очень жаль. Малы будут. У меня - как-никак, сорок третий...

Полковник лично проводил меня до КПП - контрольно-пропускного пункта, как пояснил он. Там в хилой будочке дежурили два крепких десантника в уже привычных мне пятнистых комбинезонах, но эти были не в лаптях, а в некотором подобии плетеных веревочных тапочек... Створки ворот на хорошо смазанных петлях бесшумно открылись передо мной - но за ними не было никакой дороги. Я шагнул в душноватый зеленый полумрак. От меня, испуганно трепеща слюдяными крылышками, вразлет шарахнулись две стрекозы. Сделав несколько шагов, я подкинул рюкзак, устраивая его поудобней, и непроизвольно оглянулся: полковник в самодельной форме стоял несколько впереди ворот, на короткой траве, смотрел мне вслед и блаженно шевелил босыми пальцами...

ИСПЫТАНИЕ

... Земля - маленькая горделивая планетка, затерявшаяся на окраине своей Галактики, готовилась к длительной межзвездной экспедиции. Ее кодовое название "Поиск" было известно каждому жителю планеты, - от рабочих подводных плантаций в Саргассовом море до сотрудников курортного комплекса во внутренних областях Сахары, от высокогорных селений Тибета до рыборазводных ферм в верховьях Амазонки. На "Поиск" работала вся планета. В эту экспедицию Земля вкладывала лучшее из того, что у нее имелось: материалы и энергию, труд самых квалифицированных рабочих и дерзость самых выдающихся умов...

Но это было еще далеко не все. Как известно, сам человек создан не из самых безупречных материалов...

И пока на сборочном вакуум-стапеле за орбитой Луны достраивался будущий межзвездный крейсер - в жестких испытаниях на Земле отбирались кандидаты для будущего полета. Журналисты и фоторепортеры любят снимать улыбку. Она кажется им свидетельством неиссякаемого жизнелюбия, оптимистическим знаком качества, знаменем удачливой жизни. А уж герои Космоса, по их мнению, просто обязаны излучать ослепительные победоносные улыбки на все тридцать два или тридцать шесть зубов, сколько их там имеется у космонавтов... А знаете ли вы цену улыбке космонавта? И в наш ХХII век кинокадры, фотографии и описания восторженных очевидцев донесли представление о знаменитой гагаринской улыбке... Ах, как умел обаятельно улыбаться этот русский парень на разных континентах воистину маленькой Земли, которую он первым увидел из Космоса! Пусть - из ближнего, из домашнего Космоса, но он первым увидел и оценил ее реальные размеры и ее подлинную значительность. Он имел право так улыбаться - по-доброму и чуть виновато, словно извиняясь за свою вселенскую славу...

А в архивах Звездного городка, где рядом с гагаринским возник уже не один памятник, мне довелось увидеть уникальные исторические кадры учебной кинохроники тех лет. Делалось это просто: широкоугольная съемочная камера монтировалась почти вплотную к лицу космонавта и фиксировала малейшие его изменения во время испытаний. Уже тогда, на примитивной центрифуге, при ускорениях в четыре-пять "же", человек терял способность управлять лицевыми мускулами. У него, по профессиональному выражению космонавтов, начинало "течь лицо". И какие же непредставимые, жуткие, умопомрачительные гримасы, - гримасы, а не улыбки!
– запечатлевала бесстрастная пленка... Человеческие лица сминались в неисчислимых фантасмагориях природы, подобно мягким резиновым маскамигрушкам, в шутовских целях надеваемым на пальцы... Перед этими нечеловеческими обликами, мгновенными скульптурными слепками сопротивляющейся плоти, кажутся робкими и наивными все прославленные фильмы ужасов! Таков был путь к улыбке еще в XX веке...

На этот раз будущих астронавтов, кроме всех положенных испытаний на физическую выносливость, ждало главное испытание, длительное и необычное: на тишину и одиночество. Кандидаты на межзвездный перелет должны были провести в полной совершенной изоляции ровно календарный год.

Существуют разнообразнейшие формы необходимого человеческого содружества на пределе сил и выносливости, где взаимоподдержка, доверие и готовность к самопожертвованию решают порою все. Это может быть и военная разведка, и альпинистская связка, и экипаж подводной лодки в длительном автономном плавании. Психологи давно называли такие прикидки на уживаемость друг с другом "экзаменом на сходимость" В сущности, то же самое испытываем и мы с вами всю нашу жизнь - в семье, в рабочем коллективе - с той только разницей, что всегда имеем возможность доброхотного выхода из игры, можем выйти в распахнутый, открытый мир, сменить обстановку... Испытуемые этого не могли: долгие годы они должны были провести в малом, конечном объеме корабля, в пустом безмолвном пространстве, наедине с собственными мыслями и с членами экипажа, которых нельзя было сменить по собственной прихоти в полете никем другим. Ко всему этому надо было быть готовыми, любая ошибка могла слишком дорого стоить... Кандидаты на полет соглашались на добровольное заточение в наземных макетах, имитирующих внутренность будущего ракетного корабля. Это были огромные цилиндры, напоминающие многократно увеличенные железнодорожные цистерны для перевозки нефтепродуктов.

Цистерны эти - числом двенадцать - располагались в специально оборудованном, необозримых размеров ангаре. Техники и обслуживающий персонал со свойственным им юмором окрестили эти цилиндры "кастрюлями"...

Нормальному человеку трудно представить и понять, что скрывается за сугубо бесстрастным термином: полная совершенная изоляция. В разных "кастрюлях" испробовались различные сочетания: по двое, по трое, по четверо. Были среди испытуемых и одиночки... В не столь уж отдаленные исторические времена одиночками назывались тюремные камеры для особо опасных государственных преступников. История политзаключенных в России, в казематах Шлиссельбурга или мрачных подземельях Петропавловской крепости, изобилует яркими тому примерами. Сидевшие в каменных мешках царских тюрем революционеры тоже, конечно, находились в изоляции. Но у них был, хоть и весьма ограниченный, выход в мир: в зарешеченном окошке день сменялся ночью, перемещались тени решетки по выщербленному тюремному полу, проплывали облака, доносилось воробьиное щебетание или воркование тюремных голубей... Наконец, слева и справа, за глухими стенами, были товарищи, сомышленники по партии, по борьбе, с которыми можно было переговариваться, перестукиваться нехитрым общеизвестным шифром. Существовал обмен новостями с волей. Вызывали на допросы. Даже общение с надзирателями, представителями враждебного, подавляющего правительственного аппарата, приносило известное разнообразие. Наконец, некоторым из заключенных разрешались прогулки в тюремном дворе. О, эти прогулки! Они могли следить за сменой времен года: за тюремные стены залетали, планируя по ветру, желтые листья берез или кленов или запархивали филигранные снежинки, совершенно независимые от окриков и штыков часовых... Какие могучие, если вдуматься, разноплановые проявления жизни! Это, хотя бы в малой степени, но как-то утоляло сенсорный голод... В контейнеры высшей защиты не проникало извне ни малейшего звука. Ни малейшего! Ни даже крохотной тени, ничтожной доли самого жалкого децибела! Искусственное освещение не было связано с естественным привычным суточным циклом: астронавты могли регулировать свой режим, как им заблагорассудится. Общение и любая связь с внешним миром исключались. О пауках и мышах, иногда, как известно, проникающих в тюремные камеры для развлечения заключенных, не могло быть и речи: внутри была полная стерилизация. Воздух, которым дышали космонавты, вернее - испытуемые, был строго дозирован и лишен вкуса и запаха. Ничего, ничего, ничего... Кроме постоянно глядящего вездесущего ока скрытой телевизионной установки: их видели, а они - нет...

Правда, к их услугам были микрофильмы, музыка всего мира, записанная на паутинной толщины проволоку, библиотека на кристаллах... Они могли слушать самых прославленных виртуозов всех времен, билеты на которых по сверхкосмическим ценам распродавались за год вперед. Они могли рассматривать, изучать, измерять по голографическим моделям - или просто любоваться объемными изображениями скульптур и храмов всей земли, лицезреть живопись всех прославленнейших музеев планеты. Они могли бы, если понадобиться, призвать на экраны считывания мудрость всех веков и народов, историю всех суеверий и побед духа. При желании они могли бы сделать вывод, что история человеческой цивилизации - это равно как история великих умов, так и история человеческой глупости. И именно - глупость обходилась человечеству дороже всего... Но вместо подобных размышлений они могли извлечь все сорта детективов, когда-либо вышедшие из-под пера или сработанные на личных писательских дисплеях последних моделей... Были у испытуемых и самые хитроумные тренажерные приспособления для мускульной игры, чтобы не утратить в невесомости радость движения. Они, кроме специальных занятий по научной программе, могли работать в гидропонных оранжереях.

Но - все звуки оставались здесь, внутри, все мысли - гасли или витали бесконечно, отходы жизнедеятельности, даже легкий пар от дыхания - улавливались, устранялись и перерабатывались регенерационными установками в сызнова усвояемые продукты... Наружу не проникало ни пылинки, ни молекулы, ни атома... И все вместе это называлось так: эксперимент на выживаемость в условиях замкнутой биологической системы жизнеобеспечения.

Каждый цилиндр-контейнер представлял собой, по сути, микро-планету с круговоротом веществ на ней, не возобновляемых со стороны. И главное: они должны были своими руками посеять, взрастить и собрать урожай, съесть его, после чего вернуть его в землю и подготовить ее, эту вечную кормилицу, к новому урожаю, к тому, чтобы на нее пришли другие...

Даже под открытым просторным небом, под щедрым солнцем и благодатным дождем, под луной и звездами сделать это - непростая задача. Каждый испытуемый - если бы захотел - мог вообразить себя богом внутри маленькой Вселенной, которая целиком зависела от его работы и от его сознания... Да, можно было бы считать себя Богом. Или - что еще труднее - человеком... А ведь испытуемые знали, что им не грозят никакие опасности: ни метеоритные потоки, ни пронизывающее жесткое излучение, ни безмолвные провалы черных дыр. На Земле - зеленой и голубой родной Земле, полной праздничного света, дыхания спящих детей и щебетания птиц, - их ожидали только тишина и одиночество. И еще - общение друг с другом... ... Первым не выдержал восьмой цилиндр.