Годы решений

Что такое сегодня держава большого стиля? Это государственноe или подобное ему образование с руководством, имеющим всемирно-политические цели и, вероятно, силу для их достижения, неважно на какие средства она опирается — на армию, флот, политические организации, кредиты, мощные банковские или промышленные группы с общими интересами, наконец, или, прежде всего — на сильное стратегическое положение на планете. Всех их можно обозначить, перечислив миллионные города, в которых сконцентрированы власть. И дух этой власти. По сравнению с ними все остальные страны и народы являются только «провинцией».

Это, прежде всего, «Москва» — таинственная и совершенно непредсказуемая для европейского мышления и чувствования, ставшая после 1812 года решающим фактором для Европы (когда она еще политически к ней относилась), а начиная с 1917 года — и для всего мира. С исторической точки зрения победа большевиков означает нечто совершенно иное, нежели точки зрения социальной политики или экономической теории. Азия вновь завладела Россией, после того как посредством Петра Великого ее аннексировала «Европа». Понятие «Европа» вновь исчезает из практического мышления политиков или должно было бы исчезнуть, если бы мы имели политиков крупного масштаба. Но эта «Азия» является идеей, и даже идеей будущего. Рядом с ней раса, язык, народность, религия в сегодняшних формах совершенно не играют роли. Все это будет основательно видоизменяться. То, что сегодня там происходит, невозможно определить при помощи одних слов. Происходит нечто похожее на формирование нового вида жизни, которым беременно это огромное пространство. Пытаться определить, задать будущее, представить его в виде программы, означает смешивать жизнь с риторикой, как это делает господствующий большевизм, неточно осознающий свое западноевропейское, рационалистическое и городское происхождение.

Население этой крупнейшей страны на Земле недосягаемо для внешних врагов. Простор есть политическая и военная сила, которая еще никогда не была побеждена; это понял еще Наполеон. Что толку врагу от завоевания больших территорий? Чтобы сделать бессмысленными любые попытки завоеваний, большевики переместили центр тяжести своей системы дальше на восток. Все стратегически важные промышленные районы были созданы восточнее Москвы, большей частью восточнее Урала — вплоть до самого Алтая, а на юге — до Кавказа. Все пространство западнее Москвы, а также Белоруссия, Украина, некогда самый жизненно важный район царской империи от Риги до Одессы, образует сегодня фантастический гласис [110] против «Европы» и может быть легко принесен в жертву, не приводя к крушению всей системы. Но тем самым становится совершенно бессмысленной любая мысль о нападении с запада. Оно попросту уткнулось бы в пустое пространство.

Правление большевиков не является государством в нашем смысле, каковым была петровская Россия. Оно как Кипчак [111], государство «Золотой Орды» во времена монголов, состоит из господствующей орды — называемой коммунистической партией — с вождями и всемогущим ханом, и из подавленной и беззащитной массы, большей по численности примерно в сто раз. От настоящего марксизма здесь очень мало — только названия и программы. В действительности это татарский абсолютизм, который подстрекает и эксплуатирует мир, не обращая внимания на границы, осторожный, хитрый, жестокий, использующий смерть как повседневное средство управления, в любой момент готовый выдвинуть нового Чингисхана, чтобы пойти на Азию и Европу.

Истинно русский в своем ощущении жизни остался кочевником, как и северный китаец, маньчжур и туркмен. Родиной для него является не деревня, но бесконечная равнина, Россия-матушка. Душа этого бескрайнего ландшафта побуждает его к бесцельным скитаниям. «Воля» отсутствует. Германское жизнеощущение имеет цель, которая должна быть достигнута — дальняя страна, проблема, Бог, власть, слава или богатство. Здесь же семьи крестьян, ремесленников и рабочих переезжают с одного места на другое, с одной фабрики на другую без необходимости, только следуя внутреннему стремлению. Никакие насильственные меры Советов не могут этому помешать, хотя возникновение племени обученной и связанной с производством рабочей силы в таких условиях невозможно. Оттого-то всякий раз проваливается попытка создания и поддержания промышленности европейского типа без внешнего участия.

Но стоит ли вообще продолжать воспринимать коммунистическую программу всерьез, как идеал, ради которого миллионы людей были принесены в жертву, голодают и живут в нищете? Или же это всего лишь очень действенное средство обороны от подавленных масс, прежде всего крестьян; и средство нападения на ненавистный нерусский мир, который сначала необходимо разложить, прежде чем он будет раздавлен? [112] Ясно то, что фактически немногое бы изменилось, если бы однажды коммунистический принцип был отброшен но причинам стратегической целесообразности. Поменялись бы только названия; отрасли хозяйства назывались бы концернами, комиссии — советами директоров, а сами коммунисты — акционерами. В остальном мы давно наблюдаем здесь западную форму капитализма.

Но вне своих пределов эта держава не может вести никакой войны ни на Востоке, ни на Западе, за исключением войны пропагандистской. Для этого подобная система с ее западноевропейскими, рационалистическими признаками, которые происходят из литературного подполья Петербурга, слишком искусственна. Она не пережила бы ни одного поражения, поскольку не пережила бы ни одной победы — московская бюрократия не смогла бы противостоять даже одному победоносному генералу. На смену Советской России пришла бы какая-нибудь другая Россия, а правящая орда, вероятно, была бы истреблена. Но в то же время был бы преодолен лишь большевизм марксистского стиля, а националистически-азиатский продолжал бы беспрепятственно расти до гигантских размеров. Надежна ли вообще Красная Армия? Можно ли ее использовать? Как обстоят дела с деловыми и моральными качествами «офицерского корпуса»? То, что показывается на парадах в Москве, — на самом деле лишь элитные части из убежденных коммунистов, личная охрана власть имущих. Из провинции постоянно доходят известия о подавленных заговорах. И вообще, насколько готовы к серьезному использованию железные дороги, самолеты, военная промышленность? Ясно то, что действия русских в Манчжурии и пакты о ненападении на Западе выдают решимость при любых обстоятельствах избегать военной пробы сил. Другие средства — экономическое уничтожение врага посредством торговли и, прежде всего, посредством революции, понимаемой не как идеальная цель, а как оружие, использованное Англией и Францией в 1918 году против Германии, являются менее опасными и более действенными.

Япония, в отличие от России, имеет очень сильную позицию. Со стороны моря она практически недосягаема благодаря цепям островов, чьи узкие проходы можно прочно запереть с помощью минных полей, подводных лодок и самолетов, так что Китайское море станет недоступным для чужеземного флота. Более того, Япония смогла обеспечить себе в Манчжурии континентальную область с огромным экономическим будущим (сегодня соя уже подорвала рентабельность разведения кокосовых и масличных пальм в Южном Океане и в Западной Африке), количество жителей которой очень быстро растет [113], а окончательные границы сегодня еще совершенно не определены. Малейшая попытка большевиков военными средствами восстановить баланс сил привела бы к захвату Владивостока, Восточной Монголии и, возможно, Пекина. Единственным практическим противоядием является красная революция в Китае, но и она со времен основания Гоминьдана [114] все время терпела неудачу из-за «капиталистических» нападений, точнее, подкупа генералов и целых армий какой-либо стороной. Древние феллахские народы, такие как индийцы и китайцы, больше никогда не смогут играть самостоятельную роль среди великих держав. Они могут менять господ, выгонять одних (например, англичан из Индии), чтобы стать жертвой других, но они больше никогда не смогут сформировать собственную форму внутреннего политического существования. Для этого они слишком стары, слишком заскорузлы, слишком ослаблены. Формы их сегодняшнего сопротивления вместе с его целями — свободой, равенством, парламентом, республикой, коммунизмом и тому подобным — также все без исключения импортированы из Западной Европы и Москвы. Они являются объектами и средствами борьбы чуждых им сил, их страны являются полями сражений в чужих столкновениях, но именно благодаря этому они могут получить огромное, хотя и временное, значение.

Без сомнения, Россия и Япония направляют свой взор на таящиеся здесь возможности и тихо работают со средствами, пока «белый» ничего не знает и не видит. Но настолько ли прочно положение Японии, каким оно было во время войны с Россией? Тогда у власти стояло древнее, гордое, благородное и мужественное сословие самураев, принадлежавшее к одной из лучших «рас» во всем мире. Но сегодня можно слышать о радикальных партиях, забастовках, большевистской пропаганде и убийствах министров. Не остался ли период расцвета этого великолепного государства позади, не отравлено ли оно демократическо-марксистскими трупными ядами белых народов именно сегодня, когда борьба за Тихий океан вступает в свою решающую фазу? Если оно все еще обладает былой силой для нападения, то это вместе с несравнимым стратегическим положением на море обрекает на неудачу любую вражескую комбинацию. Но кто может выступить здесь серьезным противником? Определенно не Россия, и уж конечно не какая-нибудь западноевропейская держава. Утрата всеми этими государствами их былого политического значения нигде не была столь очевидной. Не прошло и двадцати лет с тех пор, как были заняты Порт-Артур [115], Вейхайвей [116] и Киаутчоу [117], и полным ходом шло разделение Китая на сферы интересов западных держав. Проблема Тихого океана была тогда европейской проблемой. Сегодня даже Англия больше не осмеливается осуществить вынашиваемые ею десятилетиями планы по расширению Сингапура. Он должен был стать мощным опорным пунктом английского флота в восточно-азиатском пространстве в случае осложнений, но сможет ли он выстоять против Японии и Франции, если последняя предоставит сухопутный путь через Индокитай? Если Англия откажется от своей прежней роли в этих морях и тем самым поставит Австралию под давление Японии, то та должна будет выйти из Empire и присоединиться к Америке. Америка является единственным серьезным противником, но насколько велика ее морская сила в данном регионе, несмотря на Панамский канал? Сан-Франциско и Гавайи находятся слишком далеко, чтобы служить базами флота против Японии, удержать Филиппины вряд ли возможно, к тому же Япония имеет в Латинской Америке возможных союзников против Нью-Йорка, значение которых велико, что бы о них ни говорили.

Глава 9

Являются ли Соединенные Штаты державой будущего? До 1914 года поверхностные наблюдатели разглагольствовали об их безграничных возможностях после того, как провели там пару недель, а после 1918 года новое «общество» Западной Европы, состоящее из снобов и сброда, восторгается молодым, сильным, далеко нас превосходящим и просто идеальным американизмом. Но они путают рекорды и доллары с духовной силой и глубиной народа, которые необходимы, когда речь идет о долговременной силе; они путают спорт со здоровьем расы, а деловую смекалку с душой. Что такое «стопроцентный» американизм? Усредненное и нормированное существование масс, примитивная поза или обещание будущего?

Верно лишь то, что здесь до сих пор нет ни настоящего народа, ни настоящего государства. Смогут ли они возникнуть по прихоти судьбы, или же это исключается самим типом колониста, который давно перестал вспоминать о своем духовном прошлом? Американцы, как и англичане, говорят не о государстве или Родине, но используют выражение this country («эта страна» - англ.). В действительности речь идет о необъятной стране, о блуждающем из города в город населении, вольно и бесцеремонно охотящемся за долларами, ибо закон писан только для тех, кто недостаточно хитер и влиятелен, чтобы его презирать.