Голому рубашка. Истории о кино и для кино

— Как тебе не стыдно, мы же с тобой договорились, что следующим буду я. Почему ты мне не позвонил?

— А ты мне задаток не оставил, потому и не позвонил, — отвечает мне бульдозерист.

— А ты мне говорил про задаток? — спрашиваю я его.

— А чего говорить, — отвечает мне бульдозерист. — Приличные люди сами должны понимать такие вещи.

— Это значит я неприличный? — спрашиваю его.

— Понимай как хочешь, — отвечает бульдозерист. — Твое дело.

— Ах ты дармоед! — разозлился я. — Занимаешься здесь левой работой, калымишь в рабочее время, назначаешь сумасшедшие цены за свою работу и еще оскорбляешь почтенных людей?! Тебе это так не пройдет!

Клянусь, взбешен я был его наглостью так, что сразу поехал к своему дальнему родственнику — начальнику строительного треста: никогда раньше я к нему не обращался ни с какими просьбами, а тут решился побеспокоить его — очень уж я был взбешен. Родственник мой сразу же по своим каналам узнал, какая организация работает недалеко от моей дачи, узнал фамилию этого бульдозериста и попросил, чтобы его отстранили от работы на этом участке, где он так хорошо калымил. Вот какие бывают люди, Сергей, наглые, зажравшиеся, без совести, без чести! Так что правильно я сделал, что наказал такого негодяя. А новый бульдозерист, которого прислали в наш дачный поселок, первым делом занялся моим участком, все сделал отлично и я ему заплатил даже на 50 рублей больше положенной суммы за его достойное поведение.

А примерно через год после этого своего рассказа возвращается как-то он после обеденного перерыва очень возбужденный и с перевязанной головой.

— Слушай, Сергей, ты не поверишь, что сейчас со мной произошло! Еду я домой пообедать, а напротив меня сидит инвалид с костылями и смотрит на меня внимательно. Я тоже смотрю на него, лицо вроде знакомое, но никак не могу вспомнить, кто такой. Прямо в голове крутится, кажется, вот-вот вспомню, но в последний момент не получается. Не вытерпел я и обращаюсь к этому инвалиду:

— Простите, но мне кажется, что я вас откуда-то знаю.

— Конечно, знаешь, — отвечает этот человек. — Ты Мирзоев?

— Да! — обрадовался я.

— Ах ты негодяй!

И этот инвалид ударил меня костылем по голове так, что мне показалось, будто моя голова, как арбуз, должна расколоться пополам. Он хотел еще раз ударить, но хорошо люди ему не дали, отняли костыли. А он продолжал кричать на весь трамвай:

— Из-за этого подлеца я стал инвалидом. Он перевел меня на опасный участок, где мой бульдозер перевернулся, и я покалечил себе ноги. Дайте мне костыли, чтоб я мог наказать этого гетверана!

Я вышел на остановке из трамвая, пошел в ближайший травмопункт, где мне оказали неотложную медицинскую помощь. На всякий случай я взял справку — вдруг он теперь начнет за мной охотиться. Ну скажи, Сергей, разве я хотел, чтобы он стал инвалидом? Ты ведь знаешь эту историю. Я только хотел, чтобы его отстранили от этой хорошей калымной работы, потому что он оскорбил меня. И все. А куда его перевели, я даже не знал. Честное слово! И теперь я чувствую себя виноватым, что из-за меня человек, пусть даже плохой, стал инвалидом. И мне же еще дали по кумполу костылем, и еще хорошо, если не будет сотрясения мозга».

…Вот, зная эту историю в качестве поучительного жизненного примера, я тем не менее через много лет попал почти в такую же историю. Но, для начала, небольшой экскурс в детство.

Нам было лет по 14, когда мы с Юрой Газанчаном пошли вечером на Приморский бульвар. Погуляли, потом зашли в кафе под открытом небом поесть мороженое. Выстояли очередь, получили свои вазочки с мороженым, и на наше счастье освободился один столик — мы тут же заняли его и с удовольствием стали есть наше мороженое. Надо сказать, что столики в этом кафе были высокие, и все ели мороженое стоя. Но удовольствия это не портило — вокруг росли низкорослые пальмы, как кусты, сверху свисали ветви тутового дерева — так что было ощущение, будто ты находишься в раю. Так, во всяком случае нам тогда казалось.

И вдруг к нашему столику подошел парень лет 20, подошел каким-то танцевальным шагом и напевал при этом известную в Баку, явно кинтойскую песню, вроде частушки:

Таш-туши, таш-туши, Мадам Попугай,

Таш-туши, таш-туши, один выбирай!

Он остановился возле нашего столика и, улыбаясь, пропел куплет (привожу слова в точности, как пелась эта песня на русском языке. А впрочем, ни на каком другом языке я ее никогда не слышал):

В одном клетке попугай сидит,

А в другом клетке его мать грустит,

Она его любит, она его мать,

Она его хочет крепко обнимать!

Таш-туши, таш-туши, Мадам Попугай.

Он неожиданно кончил петь, наклонился к нашему столику, оперся локтем о стол и положил на ладонь свой подбородок. Я так подробно описываю его действия потому, что эта сцена запечатлелась в моей памяти чуть ли не по кадрам. И вот в таком положении, когда, чтобы открыть рот, надо было преодолеть вес своей головы, он вдруг сказал нам каким-то шипящим голосом:

— Пацаны, берите свое мороженое и быстро рвите отсюда когти!

— Почему? — спросил Юра.

А я в это время заметил за ближайшим кустом пальмы парня с очень симпатичной девушкой. Они держали в руках вазочки с мороженым и, давясь от смеха, смотрели на нас.

— Я никогда ничего не объясняю и второй раз свои слова не повторяю! — сказал этот парень, все также с усилием сцеживая слова. — Все! Время пошло.

Мы с Юрой переглянулись и поняли, что надо уходить. Он был крепче нас обоих, да к тому же в кустах стоял его двадцатилетний друг. Мы отошли к выходу из кафе, но не ушли, а встали около ящиков с лимонадом, доедали там свое мороженое и смотрели, как к нашему столику, смеясь, подошли парень с девушкой, что стояли до этого в кустах. Он встретил их той же песней: «Таш-туши, таш-туши, Мадам Попугай!».

Они поставили вазочки на стол, стали есть мороженое и уже говорили о чем-то другом, забыв про нас. Девушка с ними была очень красивая, так она мне запомнилась.

Доев мороженое, мы пошли домой, по пути обсуждая планы возможной мести этому парню. Всё сводились к тому, что надо было его поймать с нашей дворовой кодлой и хорошенько отметелить, даже если он будет с тем самым своим другом. И когда мы будем его метелить, то обязательно будем петь «Мадам Попугай», а если вдруг с ним будет та самая девушка, то, отметелив его, мы ей скажем:

— Зря вы смеялись в тот вечер над нами. И эти парни недостойны вас!

И после этого мы должны были гордо уйти.

План был хорош, и мы даже несколько вечеров подряд с пацанами со двора ходили на Приморский бульвар, крутились возле того самого кафе-мороженого, но парня так и не встретили.

Шли годы, но эта история какой-то занозой застряла в моем сознании и каждый раз, когда где-нибудь, а чаще в бакинском ресторане, я слышал «Мадам Попугай», я тут же вспоминал игривое лицо этого парня, когда он пел эту песню, его змеиное шипение и тот позор, которые испытали мы с Юркой, покидая столик под смешливыми взглядами его друга и той девушки-красавицы.