Голому рубашка. Истории о кино и для кино
Шрифт:
Наш костер в тумане светит,
Искры гаснут на ветру…
— Вот и вся проблема, — чокнулся он с нами.
Зато мы там с Милой чудно провели время, и хоть кругом были одни пески и колючки, мы чувствовали себя так, будто находимся на Гавайях. Нам дали отдельный домик с кухней, с душевой, где по вечерам иногда шла вода. Мы все время проводили в этом домике, и любили друг друга, как 16-летние. На работе, я уверен, все уже всё знали, судачили про нас, мол, надо же, инженер, младший научный сотрудник промысловой лаборатории связалась с рабочим из мехмастерской. Понимаю, что всем было очень интересно, чем у нас дело кончится. А наша связь продолжалась шесть лет, пока в Баку не начались те самые события и мы всей семьей
Первое время я без Милки был сам не свой, места себе не находил в этом Краснодаре, жена видела это мое состояние, но ничего не говорила. Простить себе до сих пор не могу, что был таким эгоистом. Потому что в самолете по дороге в Нью-Йорк Нина умерла, внезапно. У нее была больная щитовидка, надо было делать операцию, но она решила, что лучше ее сделать в Америке. И вот не долетела чуть-чуть. Можете представить мое состояние? С шестилетним пацаном — он плачет: «Мама, мама!», я сам в состоянии близком к инфаркту — никогда сердце не болело, а тогда в первый раз схватило. В общем, что говорить — вот так я ступил на землю Америки с комом в горле, спазмом в сердце, с чувством вины перед Ниной и с Артуром на руках.
Как беженцам, нам дали квартиру, фуд-стемпы — это талоны на еду, дали нам и деньги, Артура определили в садик, и я стал искать работу. Устроился в механический цех. Там работали всего четыре человека вместе со мной. Все вытачивали на токарных станках одинаковые детали, средний сложности по нашим советским меркам. Так за день эти мои напарники вытачивали по три, максимум четыре штуки таких деталей. Я в первый день просто осматривался что к чему, выточил тоже четыре детали, хозяин мастерской подошел, осмотрел работу и остался доволен.
— Молодец, — говорит, — с первого раза ты норму перевыполнил.
Половину слов он сказал по-польски, но я все понял.
— А почему такая норма? — спрашиваю у него. — Деталь ведь несложная.
— А ты сможешь больше дать? — удивляется он.
— Самое меньшее — 20 за смену, — говорю я ему.
Он смеется, хлопает меня по плечу.
— Такое не может быть! Шутник!
— Не шучу, — говорю ему. — Я — токарь седьмого разряда, высшей квалификации. Если очень захочу, могу и 25 выточить.
Он говорит:
— Ставлю 100 долларов, если ты за смену сделаешь 15 штук. Идет?
— Идет, — соглашаюсь я.
— А ты что ставишь? — спрашивает он.
— Я тоже — 100, — говорю я.
— Нет, давай ты — 50, — смеясь, говорит он. — Так честно.
— Хорошо, — говорю я. — Мне без разницы, потому что я выиграю.
На следующий день ровно в 8 часов я начал работу. Остальным мастерам мы ничего не сказали про наш спор — пусть люди спокойно работают. А хозяин через каждый час подходил ко мне, смотрел, как растет количество готовых деталей возле меня, а ближе к обеду вообще не отходил, потому что я сделал уже штук десять, не меньше. В обед он позвал меня к себе в конторку и дал сто долларов.
— Я ведь еще не сделал 15 штук, — говорю ему.
— Мне уже все ясно, — говорит хозяин. — Это фантастика, что ты делаешь. Приходи вечером ко мне домой, поговорим.
Вечером он подарил мне три новых костюма, с бирками, говорит, купил, да вот некуда носить, висят в шкафу, а тебе, мол, пригодятся. И говорит:
— Я тебе повышу в два раза зарплату, для начала, а остальных токарей уволю. Как ты на это смотришь?
Как я могу смотреть, я все же в Советском Союзе жил. Говорю:
— Нехорошо, получится. Потеряют люди из-за меня работу.
— Пойми, это капитализм. Такие законы. Ты не виноват, что они — плохие токаря. Пусть идут, ищут себе другую работу — сейчас работы полно. А ты не упускай свой шанс. Я ведь тебе и дальше повышать зарплату буду. Посмотрим, как пойдут дела…
Не мог я отказаться — у меня сын на руках, надо его поднимать, конечно, я согласился. И дела у нас пошли неплохо, так что материально у меня было все в порядке, постепенно и быт наладился. Потом, когда Артурчик пошел в школу и я взял беби-ситера на полдня, стало еще легче.
И хотя я после смерти Нины о Миле старался вообще не вспоминать, не думать, Мила меня не могла забыть и приехала по туристической путевке в США. С
большим трудом устроила эту поездку, чтобы повидаться со мной, у общих знакомых узнала мои координаты и, когда их группа была в Нью-Йорке, приехала ко мне в Балтимор. Я прямо с вокзала отвез ее в гостиницу и только и думал о том, чтобы никто из знакомых меня с ней не увидел. И вот, скажу вам честно, — все у меня к ней прошло, никакой любви не осталось и в помине. Ну, например, когда бросишь курить, даже запах сигаретного дыма тебя раздражает. Вот так и у меня с ней получилось. Она вся сияла радостью, что добралась до меня, что мы, наконец встретились, а я не мог к ней прикоснуться — что-то произошло со мной, не мог — и все! Даже к руке ее.— Это из-за того, что у тебя умерла жена, — сказала Мила. — Мне очень жаль, но я ведь не виновата в этом?
— Ты не виновата, я виноват, — сказал я. — Я ее обманывал и теперь не могу простить себе этого.
Мила проплакала весь день, а потом я усадил ее на поезд, и она уехала обратно в Нью-Йорк. Вот так закончилась наша любовь. А может, это и не любовь была — теперь я знаю, что всю жизнь я любил свою Нину. А с Милой, мне кажется, мне нравилось, что меня полюбила такая красивая, получившая высшее образование, интеллигентная девушка, за которой многие в нашем институте с удовольствием бы приударили. А она выбрала меня. Плюс рискованность наших взаимоотношений, разные препятствия на нашем пути только усиливали мое влечение к ней. И у нее, мне кажется, почти то же самое: я для нее был человеком из народа и после пресного, скучного мужа — главного инженера «Гипроморгаза» — я был для нее приятным фонтанчиком свежего воздуха. Так я теперь все это оцениваю. Жаль только, не могу сказать Нине, что только ее любил. Всегда. Она была мне такая близкая, родная, особенно после рождения Артурчика — просто одна кровь, одна душа, и потому, наверное, я и не думал, что могу причинить ей боль. Даже если она и догадывалась, что у меня кто-то есть, должна была помнить, считал я, что наша любовь с ней на первом месте. Эх, что теперь говорить! А ведь все могло быть иначе: как-то, еще за два года до рождения Артура, мы поехали летом отдыхать под Пятигорск. И там как-то сидели во дворе, где мы снимали комнату, и один парень, узнав, что я токарь, сказал мне:
— Сережа, у меня суппорт на станке бьет, не знаю в чем дело. Думаю, червяк погнулся.
Я ему говорю:
— Возьми выточи новый червяк.
— Ты что, шутишь? — удивился он. — Разве на моем станке можно выточить?
А у него, как и у меня в Баку, ДИП-200.
— Хочешь, выточу, — предложил я ему.
— Выточи, если не шутишь. Пол-литра с меня.
Пришел я на следующий день к ним в цех, не из-за пол-литра, просто помочь, да и без дела я долго не могу, встал за станок и часа за три выточил ему червяк. Поставили на станок — в порядке, не бьет суппорт. А пока я работал, их мастер все ходил вокруг меня, а потом привел к себе в кабинет и говорит:
— Оставайся у нас, квартиру дадим, оклад хороший.
И повел нас с женой, показал квартиру — домик, участок перед ним. Мне все понравилось, а Нина не захотела:
— Нам хорошо, а дети пойдут, подрастут и скажут: куда нас завезли, в глушь какую-то.
Так и не остались мы там. А если б остались — и Милы не было бы у меня, и в США мы бы не переехали, и Нина была бы жива. Вот как в жизни бывает, поди, знай, на какую ступить дорожку.
…Дела в мастерской шли совсем неплохо, хозяин мой не мог нарадоваться и все увеличивал мне заработок — хороший был человек, надо признать. А потом я придумал одно приспособление для проточки внутренних поверхностей сложных втулок, мы запатентовали его, и у нас этот патент стали покупать. После этого хозяин предложил мне стать его компаньоном. А через два года хозяин мой умер, на похороны приехал его сын, и мы с ним договорились: я выплатил ему половину доли и стал хозяином мастерской. Так что все у меня в материальном смысле в полном порядке. Один вопрос меня беспокоит — мой сын. Пацан очень хороший, добрый, послушный — не могу на него пожаловаться. Но уже 23 года ему, а я его ни разу с девушкой не видел. Чтоб он уходил на свидание, наряжался, смотрел бы на себя в зеркале — ничего такого нет, хотя я помню себя в его возрасте, своих друзей.