Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
Чумаки — казатчина, степная вольница, все, что осталось от Запорожской Сечи.
Нет чумака без дороги и нет дороги без чумаков. Татарской коннице в степи дороги без надобности, и все шляхи полевые, все то, что стало после трактом — колесами чумацких возов проложено.
Заслаб чумак-чумаченько, Заслаб та й лежить, Ніхто ж його не спитає,Сотня людей, почти полтысячи возов — все это растянулось версты на три, и через город чумаки шли долго — с полчаса, сведя на нет всякое иное движение. Но горожане не глядели на часы, отложили свои дела. Подобное зрелище случалось несколько раз в году, да только привыкнуть к нему все равно не получалось.
Заслаб чумак-чумаченько, Заслаб та й лежить, Ніхто ж його не спитає, Гей, гей, що в його болить.Словно какое-то моровое поветрие по городу летел слух: казаки… Тьфу… Чумаки идут! Спешил взглянуть на шествие городничий, про себя считая количество возов и взятку, кою с них можно слупить — можно солью. Морщил нос доктор Эльмпт: всем известно, что чумаки переносят всякие заразы. Само слово «чумак», говорят, произошло от слова «чума». Недовольно кривил скулу и судья Гудович: хохлы эти нрава непокорного, друг за друга держаться. Случись что, и хлопот будет выше крыши.
С мольбертом спешил на главную улицу города господин Ладимировский. Наброски в записной книге делал и Аркадий.
Болять руки, болять ноги, Болить голова… Лишаються дрібні діти, Гей, гей, жінка молода.— На жалость давят, — довелось услышать Аркадию. — Прибедняются. А меж тем, у каждого чумака — возов по пять, при каждом — два вола. А на каждом возу — по шестьдесят пудов груза. Ну-ка сосчитай: нынче соль — серебром две копейки за фунт, стало быть, пуд — восемьдесят копеек. Выходит — почти пятьдесят целковых воз везет. И дома они не бедствуют, землю не пашут, хлеб не сеют. Да и когда пахать, если всю весну и лето в дороге?… С извоза живут, и живут неплохо.
— Не скажите! — возражал кто-то. — Соль они не на дороге нашли, да волов — кормить надо. А сейчас вся земля чья-то, стало быть за выпас — будь любезен заплатить. Это еще хорошо, что гайдамак на дорогах не стало — на охране можно копейку-другую сберечь.
— Не было бы выгодно — они бы не ездили.
В этом сомнений ни у кого не было.
«Отамане-хазяїне, Пожалій мене, Іскинь свою сіру свиту, Гей, гей, та накрий мене!Равно как и не было сомнений: не всяк на такую работу решится. Только зимой чумаки дома. А чуть весной сойдет снег, да просохнут дороги, еще до первой травы — заскрипят колеса, пойдет обоз в поход.
Всю весну, все лето и почти всю осень в пути: богата Украина, много товаров — и всяк надо в свое место доставить. Нет больше гайдамак, но вдоль дорог кресты чумацкие — шел чумак, да помер.
Бывает…
Отамане-хазяїне, Мабуть, я умру, — Зроби мені хазяїне, Гей, гей, з клен-древа труну!»Пройдя через город, чумаки стали табором, выстроив свои возы в кольцо.
Чуть похолодало, потянуло зябким ветром с моря — чумаки набросили свои плащи, пропитанные дегтем, и стали в них походить на средневековых докторов времен чумных эпидемий. Матери и няньки запрещали, но все мальчишки в городе бегали смотреть на лагерь, на чумаков.
Когда
еще в светлом небе появились первые звезды, в лагере зажглись костры, дымы их дотянулись до облаков. Ветер потянул вкусный аромат каши со шкварками.Почти такую варили их матери, но ребята ели домашнюю кашу неохотно. Совсем другое дело — чумацкий кулеш, от него просто веяло духом дальних странствий, далеких переходов.
Над степью плыла песня, затекала в городские улочки. Горожанам она спать не мешала — скорей наоборот.
«Ніде тобі, чумаченьку, Клен-древа взять, Будеш же ти, чумаченьку, Гей, гей, в сосновій лежать!»За рекой кричал петух… в каждом обозе держали своего — красавца и любимца, который отмечал ночные часы, был оберегом, отгонял своим криком злых духов, для которых человек в пути — легкая добыча.
И действительно, услыхав какуреканье, били хвостами и уходили в глубину русалки, отступал в темноту Шубин, выглянувший, было, из каменоломен, зарывалась в тину шишига, живущая в плавнях.
А в неділю рано-вранці Та й вдарили в дзвін… Це ж по тому чумакові, Гей, гей, що їхав на Дін.Взошло солнце, но чумаки не тронулись в путь дальше. А их атаманы отправились на биржу, вести переговоры.
Городу была нужна соль — кроме огурцов, арбузов, капусты засола ждала рыба. Об этом знали чумаки, об этом знали дельцы на бирже. И долгие переговоры шли до обеда. В обед сделку обмыли. Десяток возов вернулся в город, прежний груз был с них снят, но тут же на доски лег новый — та же соленая рыба.
В понеділок рано-вранці Та й вдарили в два… Це ж по тому чумакові, Гей, гей, що тепер нема!Застолье (6 июля)
…В тот день дом Рязаниных не мог вместить всех желающих, и гуляли во дворе, накрыв на случай дождя арку полотнищами парусины. Узнав, что в тот вечер будет много молодых, и возможно, холостых офицеров, приехали дочери видных обывателей даже из немецкой колонии. А чтоб получить приглашение на тот вечер, к городничему всю среду шли здешние помещики и купцы, как правило, не с пустыми руками. Мзду никто не давал открыто: жертвовали на благо города. Но всяк знал: градоначальник хоть меру и знает, но подворовывает.
Ну да кто же из нас не без греха?
Впрочем, бездетные купцы тоже спешили заглянуть: слухи неслись словно ветер, и скоро все в уезде знали, что город посетит будущий крымский командующий с товарищем. Многим хотелось свести знакомство с ними, узнать заодно: нет ли в чем нужды у доблестных российских войск из того, что в силах поставить Гайтаново и его окрестности?
Зато Аркадий, получивший приглашение ранее прочих засомневался: идти ли?… прогнать его не прогонят, но уместен ли он будет?… Приглашение-то он получил, да только еще в те времена, когда о приезде генералов никто не был извещен. С иной стороны, — рассуждал юноша. — Журналисту всегда надлежит быть в гуще событий.
Готовиться к походу Аркадий стал еще с утра: заточил бритву, побрился.
Вздохнув, Аркадий принялся разоблачаться донага. Снова взглянул в зеркало, снова горько вздохнул: нет, решительно не похож на Аполлона. И дело даже не в худощавости. Он будто бы застрял в юности: и бородка с усиками растет абы как. Бриться приходиться скорей из самоутверждения, нежели по необходимости. Подбородок не волевой, голос тихий: таким в атаку бравых солдат не послать: пожалуй, засмеют. Лишь в глазах что-то есть: еще матушка-покойница об этом говорила: искры какие-то, словно бесята справляют праздник.